Дмитрий Сергеевич Мережковский: русский символист между религиозным и эстетическим
"Что я делал на земле? Читал Евангелие" 1. Этой фразой из книги "Иисус Неизвестный" Дмитрий Сергеевич Мережковский, по мнению Георгия Адамовича, "особенно верно и точно выразил самого себя, свой творческий склад и тон" 2. Комментируя эти слова Мережковского, Адамович отмечает их скрытую подоплеку. Сводить себя только к функции читателя - вовсе не оговорка Мережковского: это сказано "с длительным отзвуком, с прекрасной и строгой простотой" 3.
Сразу же необходимо сделать методологическую оговорку: поставленная проблема будет рассматриваться исключительно с культурологической точки зрения, без заявок на исчерпывающее богословское толкование. В частности, нас интересует то место, которое Д. С. Мережковский отводил концепту эстетического в своей философской системе.
Важно подчеркнуть очень простую мысль, кажется, никем не отмеченную прежде: Д. С. Мережковский - фактически единственный мыслитель эпохи символизма, в котором писатель-символист (декадент) и русский религиозный философ равноценны и равновелики, в котором ни одна из этих ипостасей не вытесняет вторую на начальном этапе, как это произошло с Вяч. Ивановым, З. Гиппиус, В. Розановым и другими. Поэтому Н. Бердяев в работе "Мережковский: Новое христианство" называет Мережковского в первой публикации одним из предтеч жизненного религиозного возрождения в сфере , а во второй публикации - в сфере религиозной мысли 4. Закономерно, что ключевая в декадансе категория эстетизма преломляется в творчестве Мережковского в особом ракурсе.
Определяя духовный путь Мережковского, многие исследователи акцентируют его ранний разрыв с эстетизмом в пользу религиозного мистицизма. Иными словами, на первый взгляд кажется, что Дмитрий Мережковский - это писатель-символист не "между религиозным и эстетическим", но в последовательном движении от
Но если религиозная доктрина Д. С. Мережковского - концепт "Третьего Завета" излагается в его трудах со всей возможной внятностью и множество раз описана исследователями, то категория эстетического у него в высшей степени проблематична. В произведениях Мережковского она прослеживается пунктирно, в режиме своеобразного мерцания. Интересно, что именно этот важный концепт особо "пострадал" от того знаменитого свойства мысли Дмитрия Сергеевича, которое Н. Бердяев - один из его многочисленных, но и наиболее пылких оппонентов - определил как "тайну двоения, двоящихся мыслей" 5.
Всякий мыслитель, претендующий на то, чтобы его идеи были услышаны (иными словами, претендующий на создание нового учения) рано или поздно вынужден оформлять их в условные концепты, новизна которых поддается формулировке. В этом смысле путь развития концепции Мережковского более прихотлив, чем у других мыслителей: это диалектика невзаимосвязанных догм - поэтому его концепция гораздо более неопределима, чем множество ей подобных. И это при том, что автор имел явную склонность догматизировать свои мысли. Мережковский не был элементарным релятивистом - за каждой из его догм стоит именно претензия на абсолют, но проследить закономерность их чередования практически невозможно. Поэтому реконструкция философской системы Мережковского более чем проблематична, так как зачастую эта система состоит из очевидных противоречий.
Основополагающий принцип мысли Д. С. Мережковского - это , характерный для мысли символизма как таковой, но у этого философа явленный в определенной схеме. Н. Бердяев так отмечает принцип, определяющий мышление Мережковского: "Вся религиозная мысль Мережковского вращается в тисках одной схемы, в эстетически для него пленительном противопоставлении полярностей, тезиса и антитезиса, в мистически волнующем его ожидании синтеза, откровения третьей тайны, тайны соединения полярностей" 6. Это важно отметить, чтобы адекватно понять место эстетического в теоретических построениях Мережковского. Уже в наши дни Ольга Волкогонова, конкретизируя тезис Бердяева, определяет конкретные сферы реализации этого принципа: в истории философии - "догматический материализм" (тезис) и "догматический идеализм" (антитезис), синтез - "мистический материализм". В антропософии и философии культуры: плоть - тезис, дух - антитезис, синтез - "духовная плоть" 7. В философии истории - грядущий синтез как способ преображения двойственности истории.
"Лев Толстой и Достоевский", одной из ключевых его философских работ. В авторском предисловии Д. С. Мережковский цитирует дневниковую запись Достоевского: "Произошло столкновение двух самых противоположных идей, которые только могли существовать на земле: Человекобог встретил Богочеловека, Аполлон Бельведерский - Христа" 8. Смысл первой бинарной оппозиции очевиден из диалогов Кириллова и Шатова в "Бесах" Достоевского. Но поскольку любой тезис Мережковского требует антитезиса, поскольку Христос в его символистских трактовках очевидно сближается с Дионисом (на что мы обратим отдельное внимание далее), то, в контексте ницшеанского антитезиса, встает вопрос: с кем же, трактуя это противопоставление у Достоевского, Мережковский сближает Аполлона, который служит столь явным воплощением эстетического?
"эстетика" произошло от греческого "эйсетикос" - чувственный (в значении "воспринимаемый чувствами"). Уже гораздо позднее, в XVIII веке, когда начинает оформляться эстетика как наука, И. Кант сближает с понятием эстетического понятие совершенного, и, наконец, Г. Гегель делает предметом эстетики , что вовсе не подразумевалось априорным значением этого термина. Тогда же в этом догматическом восприятии "прекрасного" возникает в принципе ничем не обоснованное тождество эстетического с этическим.
Упомянутой параллелью противопоставлений "Аполлон - Дионис", "Христос - Антихрист" Мережковский явно разводит эстетическое с этическим, и, в отличие от других писателей-декадентов, делает это именно в христианском ключе. Г. Адамович подчеркивает, что Мережковский как бы выводит этику за рамки представлений о христианстве: "Не в морали дело, - как будто говорит он в каждом слове… - мораль - придаток, следствие, вывод, все дело - в метафизике" 9. Свое обвинение Адамович подтверждает примерами из книги "Иисус Неизвестный", в частности, ссылаясь на описание сцены бичевания при изгнании торговцев из храма. Более того, Мережковский, с точки зрения Адамовича, "радуется всякому поражению и посрамлению евангельской морали, ликует всякий раз, когда крови отвечает кровь и злу зло" 10.
И снова Николай Бердяев: "Вечно стремится Мережковский к синтезу, к третьему, совмещающему тезис и антитезис, к троичности. Все время дает он понять, что в нем заключается третья тайна, выход из двух противоположных тайн, из антитезисов. Образуется клише, посредством которого почти автоматически находится выход из двух безвыходных тайн в третьей тайне, из двух взаимоисключающих антитез в синтезе самого Мережковского" 11. Очевидно, что Бердяев достаточно резко упрекает Мережковского в абстрагирующем схематизме мышления, но мы не спешим присоединяться к этим упрекам. Упомянутый схематизм самым парадоксальным образом соседствует в Мережковском с энциклопедической широтою интересов. Рецензируя первое издание сборника "Вечные спутники", Борис Никольский отметил: "Он знает много языков, читал чуть не всех истинно замечательных писателей древнего и нового мира, изучал художников всех стран и веков в их лучших произведениях".
При том, что Мережковский представлял собою личность достаточно многогранную в культурном плане, его критикам никогда не удавалось выделить из его культурных функций магистральную. Или вот такую отрицательную альтернативу предлагает современный критик Валерий Семигин: "Он не был ни поэтом, ни романистом, ни литературным критиком, ни историком, ни богословом и ни философом" 12. Елена Андрущенко, еще раз констатируя многократно отмеченную слабость Мережковского-поэта, расставила приоритеты таким образом: "Мировую историю Мережковский осознавал в эстетических и религиозных категориях" 13. Иными словами, религиозное и эстетическое несомненно сходятся в культурологической деятельности Мережковского. Это позволяет нам адекватно понять и слова В. В. Розанова, звучащие иначе почти как приговор: "Он - не пророк, именно не пророк. Он ученый, мыслитель, писатель и только" 14.
"Мережковский хочет возвести всю культуру в религию, поскольку его "новое религиозное сознание" не терпит никакой пустоты" 15. Культурологическая метафора в его творчестве - это палимпсест из романа "Воскресшие Боги": слова гимна "златоногой матери Афродите" из-под "громадных, крючковатых, неуклюжих букв покаянного псалма" 16; знаки римской античности, повсюду проступающие в католической Италии эпохи Возрождения; языческая плоть, выпирающая из христианских покровов. Но не только многочисленные исторические романы Мережковского, где "плоть, и вкус, и цвет" культуры воплощены в ее материальных знаках, знаменательны в этом отношении. Например, "Тайна трех", изданная в 1925 году, объединяет в себе религиоведческую и культурософскую направленность, являясь, в сущности, культурологическим исследованием 17.
Стоит сразу отметить многообразие версий религиозной реформы в трактовке Мережковского по сравнению с его предтечами в символизме. Скажем, путь, предлагаемый Владимиром Соловьевым в его "L'idee russe", или ("Русская идея", перевод с французского Григория Рачинского), совершенно определенный: это в первую очередь реформа церковная, осуществляемая с патриархальных позиций 18. Мережковский же всякий раз походит к идее религиозного перерождения с разных сторон: то он видит путь в поддержании монархической идеи, то в создании альтернативной церковной общины, то в активности революционных масс, то в некоем пассивном ожидании перемены извне. Здесь опять мы сталкиваемся у Мережковского с противоречием - с сочетанием гетерогенных времен: обращенность в грядущее и обращение к прошлому. Наибольший интерес в данном аспекте представляет поиск сущностных основ христианства во всемирной культурной истории. В "Тайне трех" писатель ищет в древних цивилизациях Востока корни христианства и именно в возращении к этим корням, в синтезе религиозно-культурном видит путь для восточной ветви христианства - православия.
Несомненно, религиозное перерождение мира - основная проблема "Тайны трех". Общепризнано то, что в этой работе происходит синтез понятий, составляющих бинарные оппозиции "христианство - язычество", "дух - плоть", "мужское - женское". Но решая проблему религиозного в контексте эстетического, Мережковский, как истый культуролог, демонстрирует способность, по замечательному выражению Блока, "обладать прекрасной блудницей культуры так, чтобы союз с нею стал вратами в новый Иерусалим" 19.
И что такое плотское символистов к мистерии. И Мережковский в своем богоискательстве обращается к Востоку, и русского Бога ищет в религиозных культах Вавилона, Египта, Крита.
"Тайна трёх" - произведение, в котором синтезирующий принцип Мережковского проявляется в наиболее полной мере. Чаще всего исследователи отмечают в нем синтез мужского и женского начал в божественном андрогине, ведь здесь возможна наиболее наглядная иллюстрация. В этой работе Мережковский указывает на андрогинность, имевшую место в культах Озириса и Иштар; религиозно-культурный синтез выражается и через синтез полов. В отличие от Владимира Соловьева, который идее софийности отводил определенное место в патриархальном порядке православного мира, основанного на идее Отца, Мережковский ставит на первое место женское, материнское начало. Николай Лосский отмечает, что "проблему святой плоти Мережковский включает даже в учение о Св. Троице, исходя из того, что на древнееврейском, на арамейском языке слово "дух" ("руах", "Rucha") - женского рода. Одно из апокрифических сказаний о Богоматери, сохранившихся в устной традиции, гласит: "Моя мать - Святой Дух". И для него это стало тайной Трех: Дух (Мать), соединяясь с божественным Отцом, рожает Сына. В треугольнике "отец-мать-дитя" отразилась вечная троичная тайна" 20. О. Александр Мень подытожил это так: "И остался Мережковский при тайне пола" 21.
Религиозную сущность древнего Египта Мережсковский пытается проникнуть именно через искусство, в первую очередь культовое. Он считает, что все искусство египтян пронизано духом воскресения, более того, что его квинтэссенция - светлый и жизнерадостный взгляд из того мира на этот. Воскресение из мертвых - основной концепт, который, по мнению Мережковского, объединяет древние языческие культы с христианством: "Озирис египетский, Таммуз вавилонский, Аттис малоазийский, Адонис сиро-финикийский, Дионис Эллинский, Митра персидский (читай: православный Христос, заметим в скобках) - все тот же страдающий, растерзанный, распятый Бог. Его религия - первая и последняя, единственная религия человечества; иной не было, нет и не будет. В этом смысле - xристианство только откровение, апокалипсис язычества" 22.
В дневниках Мережковский записал: "Искусство - это бесконечный плач души человеческой о Боге". Это и ответ-упрек эстетам - апологетам модерна, и шире - всей западной цивилизации с ее традицией культурного индивидуализма. "Нашей красоты самодовлеющей, "искусства для искусства" не знают египтяне. Не красоты ищут они, а большего, и красоту находят попутно" - согласно той же Евангельской заповеди: "Ищите царствия Божьего, ".
В заключение хотелось бы предположить, что весь философский путь Д. С. Мережковского - это попытка показать и доказать, насколько он ушел из эстетизма в религию, но в последний момент его удерживает плоть, которая суть не что иное, как субстанция культурной истории со всеми ее знаками. Мережковский как символист между религиозным и эстетическим - это в первую очередь Мережковский-культуролог, который синтезирует в себе обе эти сферы: религиозное как тезис и эстетическое как антитезис.
Примечания:
1. Мережковский Д. С. Собрание сочинений; Иисус Неизвестный. - М.: Республика, 1996. - 687с.
2. Адамович Г. Мережковский.//Д. С. Мережковский: Pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников.
4. Бердяев Н. А. Мережковский: Новое христианство. //Типы религиозной мысли в России. Собрание сочинений. Т.
5. Там же.
6. Там же.
7. Волкогонова О. Религиозный анархизм Д. Мережковского.//Философы России XIX-ХХ столетий (Энциклопедия, 2-е изд.) - Москва, Книга и бизнес, 1995.
9. Адамович Г. Мережковский.
10. Там же.
11. Бердяев Н. Мережковский: Новое христианство.
12. Семигин В. Л. Дмитрий Мережковский: от литературы к религии.// Вестник Московского университета. Сер. 8, История. Выпуск 3 за 2000 год. C. 36-55.
"Безнадежный плач о Боге…"//Мережковский Д. С. Драматургия. - Томск: Водолей, 2000. - С. 5-63.
14. Розанов В. В. Среди иноязычных (Д. С. Мережковский).//Д. С. Мережковский: Pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников.
15. Блок А. А. Мережковский.//Там же.
16. Мережковский Д. C. Воскресшие Боги. - М.: 1904.
17. Мережковский Д. С. Тайна треx. - Прага, 1990.
20. Лосский Н. О. Д. С. Мережковский // История русской философии. М., Сов. писатель, 1991.
22. Мережковский Д. С. Крест и Пентаграмма. В кн.:Царство Антиxриста. Мюнхен, Drei Masken Verlag, 1921. - С. 180.