Из переписки Ходасевича В. Ф. с Мережковскими.
Ходасевич В. Ф. - Гиппиус З. Н. (1926-1931)

14, rue Lamblardie Paris (12e)

Милая Зинаида Николаевна, я себя так дурно чувствую (опять фурункулы), что ответ на Ваше письмо о Мельгунове третий день лежит на столе не конченный¹. Не сердитесь, если это письмо выйдет несуразно: если б Вы знали, в какое состояние я прихожу, когда нарывает: ведь это, на моем веку, уже третья сотня фурункулов². Я имею право на "нервы".

Так вот, Ваше предложение для меня не совсем ново³. Я сам подумывал, с Вашей помощью, просто напечатать статью, возвращенную "Днями", -- в "Свободе"⁴. Но, собрав все силы для спокойного обсуждения, решил этого не делать, -- по следующим причинам:

1) Эмигрантская "масса" не читает "Свободу", след<овательно>, с моей статьей в этом случае ознакомится только в интерпретации "Дней" и "Посл<едних> Нов<остей>". А интерпретация будет сами знаете какая: с передержками и клеветами, ибо будут бить и по мне, и по "Свободе", на которую даже у Милюкова "зуб" за давнюю статью Арцыбашева⁵. Мое "разоблачение" утопят именно в глазах массы, -- а деятели и деяние выйдут невинными героями: вместо подсиживания -- получится реклама.

2) Если я, ближайший сотрудник "Дней", появлюсь с этим делом в "Свободе", -- то это опять же козырь для Кусковой и КR: вот видите, это такой вздор, что собственная газета от него отказалась -- и он побежал в чужую, которая неразборчива.

3) У меня есть еще отдаленная надежда несколько времени спустя (почему спустя -- долго и скучно объяснять) распропагандировать "папашу", т. е. в этом вопросе приобрести политически сильного союзника, а главное -- завладеть газетой, в кот<орой> доныне действовали Осоргин и Кускова⁶. Если не спугнуть папашу "Свободой" -- это все же возможно. После "Свободы" он станет на сторону возвращенцев.

4) О моих разговорах, конечно, полетели уже реляции в Прагу (Зензинов⁷⁸ поехал туда, где жена Осоргина⁹, и уже рассказал, при Алданове). Так вот, я хочу посмотреть, какова будет "химическая реакция".

Таковы были мои основные соображения. Что же было бы, если б сделать так, как Вы предлагаете?

Во-первых, -- останутся в силе три первых пункта из того, чтó сказано выше. Во-вторых: допустим, Вы делаете это вовсе анонимно: результат: все будет объявлено просто ложью и безответственной болтовней; допустим, Вы подписываетесь, не называя меня: объявят: Гиппиус лжет, ибо она в Сорр<енто> не была¹⁰; или: лжет ее анонимный источник; допустим -- Вы меня назвали: ага, сам не посмел, потому что лжет. Словом, мы попадаем в категорию просто лгунов -- и Кускосоргины снова герои, жертвы, а дело их -- великое дело.

Милая Зинаида Николаевна, Вы правы: и я не "обуреваем самоотверженной любовью ко всем несчастным малым сим, в первую голову"¹¹. Но я обуреваем вполне самоотверженной ненавистью к делу б<ольшеви>ков и их приверженцев. Именно это заставляет меня пока "смириться" и не лить воду на их мельницу. Я не хочу, чтоб мне раньше времени заткнули глотку, которая еще может пригодиться. А при данном соотношении сил и при нынешнем моем состоянии это кончилось бы именно так. Я как раз не хочу, чтоб меня смирили до полного бездействия.

Вы меня, кажется, обидели словами о случаях, когда приходится "рисковать даже личными интересами". На своем веку я ими рисковал довольно -- и всегда проигрывал их, и привык к этому. Но я не хочу, не могу, чтоб мой проигрыш стал прямым выигрышем возвращенцев, чтоб дело Кусковых "окрепло в бореньях"¹² с клеветой Ходасевича: да, этого, прямо говорю, -- не вынесу. Какой ужас -- помочь им!

Нет, ничего в "Свободу" не пишите. Я буду ждать и брать измором, тут время работает на меня. Месяц тому назад мне никто не верил, что Пешкова близка к Дзержинскому¹³. А теперь и Миноры¹⁴ с этим согласны. Подожду, когда поверят и о Кр<асном> Кресте¹⁵, -- точнее: когда решатся поверить.

Если, скажу по совести, мое поведение кажется Вам просто трусостью и вилянием -- что ж делать. Но мне это было бы очень тяжело.

деле, что никто никогда не понимает.

Какое нескладное письмо! Вот P. S., в котором придется чуть ли не все начинать сначала. Когда я писал Вам, что не могу иметь против себя "Дни", "Совр<еменные> Зап<иски>" и "Посл<едние> Нов<ости>" -- я именно думал о напечатании статьи в "За Свободу". Но это не важно. Вот что важнее. Я сейчас всерьез обсуждал вполне "академический" вопрос, чтó было бы, если б Вы написали, не поминая меня... Да разве это возможно? Неужели Вы в самом деле думаете, что я просто хочу остаться в стороне? Поджать хвост? Поймите же, Бога ради, что я не себя боюсь проиграть, а дело. -- Ведь, в довершение всего, это было бы самозатыканием собственного рта: ведь я знаю еще тысячу вещей, которая необходима была бы для возражения на "их" непременные возражения. И я, спрятавшись за Вас, лишился бы даже возможности спорить, когда все дело объявят клеветой? Да и можно ли спорить, когда я здесь, Кускова в Праге, а "Сегодня" -- в Варшаве? Подумайте: по две недели проходило бы от реплики до реплики. Нет, сколько ни думаю, -- нельзя. Надо ждать.

Будьте здоровы. Целую Вашу руку.

В. Ходасевич.

30 авг<уста> <1>926 Париж

Мельгунов показал статью Мякотину. Мякотин размяк. Сделали купюры. Увидели, что и так -- неприятно для... Мяк<отин> сказал: всю статью вон. Мельгунов ответил: и рад бы, да поздно, я связан словом. Мякотин "вышел" из редакции, а Мельгунов не восстановил купюр, чтоб Мякотину, через 2 месяца, было удобнее "вернуться". Так, по-моему, было. О, люди, как говорится в подобных случаях¹⁶. 

1) Ходасевич отвечает одновременно на два письма Гиппиус -- от 26 и 27 августа 1926 года. В первом из них читаем: "Помните мою статейку о "Благон<амеренном>"? С вашей "информацией" в заключение? Помните, как Мельгунов ее заквасил, но на мой запрос отвечал, что это лишь вина техники, что статья ему кажется даже "слишком мягкой", что удовлетворен он вполне только моим Святополком? И письмо у меня цело. Так вот, вообразите: получаю корректуру <...> и письмо, в котором я абсолютно не могу понять разумного толку. Письмо гласит, что Мякотин решительно и целиком восстал против статьи. Но что он, Мельгунов, и Познер -- за ее напечатание. Что кончилось тем, что Мякотин вышел из состава редакции. Что корректура уже послана в верстку. И -- теперь самое главное и неожиданное: что если я имею какие-нибудь возражения "против исправлений", то чтобы я их поскорее сделала... для чего? (послано в верстку). А исправления... вот тебе и на! Кто их сделал? Мякотин? Но Мякотин всей статьи не хотел, и даже "ушел". Значит, сам Мельгунов? Но по какой психологии? Откуда? Ибо эти "исправления" -- ряд выпусков, касающихся Осоргина, "Красной Нови" и -- главное -- самого Святополка! "Папаша" пропустил, а Мельгунов взвился на защиту!" (ПБХ. С. 56). В этом письме речь идет о статье Гиппиус "Мертвый дух" (Голос минувшего на чужой стороне. 1926. No 4. С. 257--266; перепеч. -- Чего не было... С. 237--247), где говорится о первом номере журнала "Благонамеренный" (Брюссель, 1926), ряд материалов которого был обвинен в "сменовеховстве, пробольшевизме", в переложении материалов из советской печати и других грехах. "Информация" Ходасевича, о которой идет речь, -- вероятно, заключалась в словах: "... доклад г. Святополка -- есть переложение (м<ожет> б<ыть>, даже менее удачное) статьи Вардина, руководителя "На Посту", напечатанной в одной из первых книжек "Красной Нови" за 1925 г." (Чего не было... С. 246). В отличие от Гиппиус, Ходасевич регулярно следил за советской печатью. Историк Сергей Петрович Мельгунов (1879--1956), историк и публицист Венедикт Александрович Мякотин (1867--1937) входили в редакционный триумвират журнала "Голос минувшего на чужой стороне". Третьим членом редакции был историк литературы Тихон Иванович Полнер (1864--1935), вместо которого в публикации ошибочно назван юрист, журналист и общественный деятель Соломон Владимирович Познер (1876--1946). Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (подписывался также Д. Мирский; 1890--1939) -- в молодости поэт, впоследствии литературный критик и историк литературы; вернулся в СССР и погиб в годы сталинского террора. "Папаша" -- известное прозвище П. Н. Милюкова, руководителя Русского демократического объединения, который находился в очень сложных отношениях с Мережковскими, временами они не без оснований считали его своим врагом. Ответ Ходасевича на это письмо Гиппиус -- в постскриптуме.

2) Впервые, насколько мы знаем, тяжелейший фурункулез (121 фурункул) Ходасевич перенес весной 1920 года (см.: ССМ. Т. 4. С. 188). Несколько ранее данного письма, 15 июня 1926 года, Ходасевич писал оставленной в СССР жене, Анне Ивановне: "Фурункулез мой кончился, но я пролежал, с небольшими антрактами, полтора месяца. Вылечился в пастёровском институте вакциной. Было нарывов штук за пятьдесят, некоторые с температурой" (Богомолов Н. А. Вл. Ходасевич: начало эмиграции // Russische Emigration im 20. Jahrhundert: Literatur -- Sprache -- Kultur. München, 2005. S. 184). В ответном письме от 2 сентября Гиппиус спрашивала: "Ваше здоровье -- весьма неприятная весть. О чем же думает еврейка из Пастеровского Института?" (ПБХ. С. 58). Однако, судя по дневнику Ходасевича, на этот раз заболевание не было столь уж серьезным. См.: Ходасевич Владислав. Камер-фурьерский журнал. М., 2002. С. 91 (далее ссылки на эту книгу даются сокращенно: КФЖ, с указанием страницы).

"К истории возвращенчества" (впервые: Народная правда [Нью-Йорк]. 1951. No 17/18. С. 20--21; перепеч.: Ходасевич Владислав. Собр. соч. Ann Arbor, 1990. Т. 2. С. 430--433), написанной не ранее середины августа 1926 года. В ней говорилось: "... Горький однажды сказал мне, что в сентябре этого года (1925) истекает трехлетний срок, на который была условно выслана из России известная группа писателей, ученых и общественных деятелей, -- и что в сентябре же некоторые из них станут проситься обратно и поведут агитацию за возвращение. <...> Горький настаивал на достоверности своих сведений и в точности назвал мне четыре имени: Е. Д. Кусковой, С. Н. Прокоповича, А. В. Пешехонова и М. А. Осоргина. <...> Именно в назначенный Горьким срок разразилась кампания, получившая название "возвращенческой" и поднятая именно теми лицами, которых назвал мне Горький. <...> Тут стало для меня ясно, что Кускова, Прокопович, Пешехонов и Осоргин сделались жертвами провокации" (Собр. соч. С. 430--431). В организации провокации Ходасевич обвинил Е. П. Пешкову. Как видно из текста публикуемого письма, первый вариант этой статьи был отвергнут редакцией газеты "Дни", где Ходасевич в то время сотрудничал, тогда он рассказал об этом Гиппиус и послал ей текст статьи. 27 августа Гиппиус написала ему: "Позвольте мне сделать выписки из вашего письма, главный конспект и все дело -- в варш<авской> "Свободе". Без вашего имени и даже, если хотите, без моего, -- не ради меня, мне наплевать и ничего со мной не будет, -- но чтобы до вас не добрались Миноры или не могли объявить, что добрались. Я пошлю это мимо <ыбашева>, ибо он тут довольно опасен, ни по чему другому, как только по излишнему усердию. <...> У меня есть очень повелительный человеческий инстинкт (который предполагаю и у вас) безотносительной истины, не позволяющий в случаях, подобных данному, мелких или крупных, смиряться до полного бездействия. Даже даже если риск больше, чем выйдет действие. <...> Итак, я спрашиваю, позволяете ли вы мне скомбинировать суть дела по вашему письму (от неизвестного к неизвестному), выпустив и даже затушевав имена "парижан", -- но не представляя ничего смягченно <...> Я постараюсь сделать это как можно ловчее и как можно меньше слов стирая из вашего текста; если вы мне поможете, прислав прибавление, -- тем лучше. <...> У меня был соблазн воспользоваться всем этим и без вашего позволения, т. е. так, как будто вы совсем "невинны" и я даже вас не знаю... Но подобные соблазны я легко преодолеваю, и можете быть уверены, что без вашего разрешения я не двину пальцем" (ПБХ. С. 57).

4) "Свободой" (то есть названием, существовавшим до начала ноября 1921 года) здесь названа варшавская газета "За свободу!", в деятельности которой Гиппиус принимала довольно активное участие.

5) Видимо, речь идет о статье М. П. Арцыбашева "С чертом и без оного" из цикла "Записки писателя" (За свободу! 1925. 12 сентября. No 236; перепеч.: Записки писателя. Дьявол. Современники о М. П. Арцыбашеве. М., 2006. С. 342--352). Менее вероятно -- о статье из того же цикла "Февральская революция, или "Нет в мире виноватых"" (За свободу! 1926. 23 марта. No 67; перепеч.: Там же. С. 379--391). Впрочем, П. Н. Милюков был постоянным объектом нападок газеты и лично Арцыбашева.

6) Имеются в виду "Последние новости". Екатерина Дмитриевна Кускова (1869-- 1958) и Михаил Андреевич Осоргин (Ильин; 1878--1942) были регулярными ее сотрудниками (правда, в 1926 году Кускова перешла в "Дни" А. Ф. Керенского).

7) Владимир Михайлович Зензинов (1880--1953) -- один из руководителей партии эсеров, журналист.

8) Николай Васильевич Макеев (1889--1975) -- журналист, впоследствии муж Н. Н. Берберовой. См. его статью о "Верстах" со вполне отрицательным отзывом об этом журнале и его идеологической позиции: Эмигрантский снобизм // Дни. 1926. 5 августа. No 272.

9) Татьяна Алексеевна Бакунина-Осоргина (1904--1995), историк и библиограф. М. А. Осоргин женился на ней незадолго до описываемых событий, в том же 1926 году.

10) См. в статье "К истории возвращенчества": "В конце 1924 года, в Сорренто у Горького около двух недель гостила его первая жена, Екатерина Павловна Пешкова. Я в то время жил там же" (

11) Точная цитата из письма Гиппиус от 27 августа.

12) Вероятно, неточная цитата из революционной песни "Смело, товарищи, в ногу! / Духом окрепнем в борьбе..." (слова и мелодия Л. Радина).

13) См. в статье "К истории возвращенчества": "Как на толкающую силу я <...> прямо указывал на Дзержинского. Но когда я говорил, что Екатерина Павловна отзывается о нем с уважением, с любовью, с нежностью, что он -- ее близкий личный друг, что она и в разлуке проявляет о нем трогательную, даже сентиментальную заботливость, -- тут уж мне просто не верили" (Ходасевич В. "Горький" Ходасевич более подробно рассказал о том, как Е. П. Пешкова попросила его выбрать мундштук, оказавшийся предназначенным в подарок Дзержинскому, а также о том, что ее и Горького сыну М. А. Пешкову готовилось место в числе сотрудников ВЧК (ССМ. Т. 4. М., 1997. С. 367--371).

14) Осип (Иосиф) Соломонович Минор (1861--1934) -- видный народоволец, впоследствии один из лидеров эсеров, член ЦК партии; принимал активное участие в издании газеты "Дни".

15) Е. Д. Кускова была председательницей Политического Красного Креста, а после его закрытия взяла на себя функцию единолично помогающей политзаключенным в СССР. Подробнее об этой стороне ее деятельности см.: Горчева А. Ю. Списки Е. П. Пешковой. М., 1997.

10-bis, rue des 4 Cheminêes, Boulogne s/Seine

Потеряли мы друг друга, точно в лесу -- и оказывается, даже саукаться не так просто! Третьего дня мне сказали в "Возрождении", что "только что" переправили мне (или Берберовой?) Ваше письмо. Ну -- вот уже двое суток, а письма нет: значит, перепутали адрес. Письмо или пропадет, или вернется к Вам. Это горько¹.

Милая Зинаида Николаевна! Мы молчали, ибо сперва Вы были в Сербии². А потом мы судорожно переезжали и устраивались на новой квартире³"Возр<ождении>", -- снова слег⁴. У меня подагра, смешанная с ревматизмом, это совсем мучительно. Берберова снова в роли сестры милосердия и снова сбилась с ног. Опять же плохо.

Впрочем -- чтó бы я мог написать Вам? Здесь так тихо, что слышно, как муха жужжит. Да нет, не жужжит и муха. Кажется, все всё высказали и всем смертельно надоело высказываться. "Живем -- хлеб жуем". Кажется, после нового года надо будет обменивать старые cartes d'identitê⁵ на новые. Можно думать, что это вызовет некоторое общественное оживление. А пока -- тихо.

Выходят книги. Из них только о "Современниках" Алданова можно говорить (что я, кажется, и сделаю в "Возр<ождении>")⁶⁷, мочеполовой роман Одоевцевой⁸, творения Осоргина⁹... Перед СССР стыдновато. Знаете ли, что такой обывательщины там не издают?

Впрочем, все это Вы знаете без меня. Я же ничего не могу сказать нового. Просьба: если не лень -- напишите еще раз то, что писали в письме, до меня не дошедшем¹⁰<итрию> Серг<еевичу> -- и выражения лучших моих чувств. Последние относятся и к Вам, а вместо поклона целую руку.

Ваш В. Ходасевич

14. XI.<1928> 

1) Вероятно, речь идет о письме Гиппиус к Берберовой и Ходасевичу (открывается обращением во множественном числе: "Amis") от 26 октября 1928 года (ПБХ. С. 92--93).

орденом св. Саввы -- Мережковский первой степени, Гиппиус -- второй. Подробнее см.: Литературная энциклопедия русского зарубежья 1918--1940: Периодика и литературные центры. М., 2000. С. 308--310 (статья Л. Г. Голубевой). Впечатления Гиппиус от Белграда переданы в ее статье "О Югославии" (За свободу! 1928. 7 и 8 декабря. No 282--283; перепеч.: Чего не было... С. 448--457). Ср. также в письмах ее к Ходасевичу от 26 октября ("... Париж и Белград на двух разных планетах, без сообщения, притом": ПБХ. С. 92) и 9 декабря 1928 года ("Ну, Югославия это такое "тридесятое царство", что отсюда вам ничего не видно, да и мне уж почти: здесь сразу память отшибает, тутошним заваливает": ПБХ. С. 94).

3) Запись: "Переехали в Boulogne" датирована 16 октября 1928 года (КФЖ. С. 131). Поиски квартиры шли с конца сентября.

4) Речь идет о днях 3--6 и 12 ноября (КФЖ. С. 132).

5) Удостоверения личности (фр.). Проблемы обмена этих удостоверений волновали эмигрантов постоянно. См., например: Карт д'идантите // Дни. 1927. 9 октября. No 1201.

"Современники" вышел в 1928 году в берлинском издательстве "Слово" (его появление отмечено в "Литературной хронике" "Возрождения" --1928. 1 ноября. No 1248). Ходасевич рецензировал его 29 ноября (Пастыри человечества // Возрождение. No 1276). Он писал: "Мое положение затруднительно тем, что прекрасно, а то и совсем мастерски написанные очерки Алданова неизбежно приводят к неутешительным выводам. <...> Ее <книги> полезность именно в том, что она мешает закрывать глаза на некие невеселые черты современности". Свое общее отношение к творчеству Алданова Ходасевич сформулировал в письме к той же Гиппиус так: "Алданов -- не гений, но все же писатель чистый" (Ливак Леонид. Критическое хозяйство Владислава Ходасевича // Диаспора: Новые материалы. Париж; СПб., 2002. [Т.] IV. C. 398).

7) Дон-Аминадо. Накинув плащ: Сборник лирической сатиры. Париж: Нескучный сад, 1928. До того стихотворения печатались в газете "Последние новости".

8) "Ангел скромности еще менее присутствует в романе, чем ангел смерти. Внешне пристойность соблюдена, но по существу физиология и патология играют здесь роль большую и для эстетики опасную" (Литературные заметки // Руль. 1928. 14 ноября. No 2424). "Возрождение" вообще отказалось от рецензии на роман, написанный одним из наиболее активных авторов конкурирующей газеты "Последние новости" и печатавшийся (частично) на ее страницах. Годом позже Ходасевич писал Гиппиус: "Культурный уровень эмиграции ниже культурного уровня довоенной интеллигенции. Делать вид, что Фохты и Одоевцевы -- тоже русская литература, -- значит соблазнять младенцев, значит еще более этот уровень понижать. Дело, конечно, не в толстопузых адвокатах: пусть упиваются Одоевцевой. Дело в молодежи, которая соблазняется и снижается дрянною литературой, которой мы дает свою санкцию..." (Ливак Леонид. Цит. соч. С. 398).

9) Имеется в виду сборник рассказов: Там, где был счастлив. Париж: Изд. книжного магазина "Москва", 1928. В "Возрождении" книгу рецензировал Г. Раевский (1928. 1 ноября. No 1248). Ходасевич относился к творчеству Осоргина (с которым дружил в московские годы) настороженно после полемики о "возвращенчестве" (см. письмо 1).

10) Судя по всему, через какое-то время Ходасевич все-таки получил задержавшееся письмо Гиппиус (см. примеч. 1) и ответил на него, почему Гиппиус говорила в письме от 9 декабря: "Я уж не помню, что писала вам в "древнем" письме" (ПБХ. С. 93).

3

5 декабря <1>929.

Я очень обрадовался Вашему письму, дорогая Зинаида Николаевна, п<отому> ч<то> никак не мог понять -- чем провинился пред Вами так сильно? Еще очень рад, что Вы стали есть: припомните, сколько раз я Вам это советовал, не только устно, но и письменно. Уязвлен, разумеется, что кулинарные влияния оказались сильнее дружеских, -- да что поделаешь, и то хорошо. Не забудьте позвать меня обедать. Должна же быть хоть какая-нибудь справедливость¹ А вот Ваши поиски должного внутри данного ("на скотном дворе") по существу являются капитуляцией перед данным².

Зато Вы могли бы торжествовать надо мной вот по какому поводу: не успел я провозгласить принцип деликатного отношения к Бунину во имя "литературной аристокрации", -- как он сам весьма не аристократически вскинулся на символистов³. Кажется, тут моя деликатность оказалась не в коня корм. Запомним.

"Нового Корабля", статью Ходасевича, примечание. Он написал книгу "Кадет" -- под Бунина. Говорят, он влюблен в Галину (или она в него -- не помню)⁴.

Сегодня я увидал Ваши стихи в "Возр<ождении>"⁵ -- и признаюсь, мне стало за Вас... ну, скажем, досадно. Муратову не возбраняется думать о Савинкове и Керенском что угодно; высказывать глупости по поводу Вашей книги он тоже вправе; все это -- свобода мнений⁶. Но после того, каким тоном говорит он лично о Вас, -- странно видеть Ваши стихи в "Возр<ождении>". Вы сами можете обижаться или не обижаться: дело Ваше. Но дело не печатать такого о своем сотруднике. Это в смысле общественном непристойность, в личном -- предательство.

"Возр<ождении>" все по-прежнему. Я очень удивился Вашему замечанию о том, что Мак<овский> "ничего там не значит"⁷. Действительно, дня 2--3 после его приезда так было, Семенов⁸ даже воспретил сдавать рукописи Маковскому. Но затем он быстро отвоевал решительно все позиции. Мне, впрочем, до всего этого нет дела.

"игры" моей нет в моих фельетонах -- изволили сказать сущую правду. "Играть" мне не хочется, да и некогда. Не то чтобы вся игра уходила в Державина, но, во всяком случае, -- весь труд. Для "Возр<ождения>" я выбираю самые безобидные темы, потому что, во-первых, они отнимают меньше труда, а во-вторых, не грозят мне досадами, когда я увижу, что рядом печатается нечто противуположное⁹.

Все это, разумеется, я мог бы сказать Вам при свидании, но пишу, чтобы показать, из какого нежного материала сделана душа моя. А вот "вестей" -- извините -- никаких не могу Вам сообщить: нет их¹⁰. Сам мало ими интересуюсь, это правда. Все они на один лад: либо глупость, либо мерзость.

Приезжайте скорее. Целую Вашу руку. Привет Д. С. и В. А.¹¹

Ну, что же можно сказать на десяти строчках? Пожалуй, лучше написать длинное письмо. А как писать длинное письмо, когда Вы через неделю будете здесь? Тогда уж лучше подождать и просто прийти к Вам в гости... Это я и сделаю. А пока, дорогая Зинаида Николаевна, крепко Вас целую и благодарю за письмо. Очень рада буду повидать Вас.

Н.[12]

Примечания:

Ответ на письмо Гиппиус от 1 декабря 1929 года (ПБХ. С. 103--104).

"Что касается меня, то, хотя обстоятельства все против моего здоровья, есть одно, которое за, и оно борется с остальными: я научилась есть! Конечно, прикладывала и волю <...> но работало и внешнее обстоятельство: у нас появилась новая "красавица" (старая вышла замуж) du pays, но нового фасона: <...> готовит так, что Володя иногда за столом теряет сознание от чревоугодия, а Д. С. откровенно объедается. Ну, и я не могу устоять перед ее тортами, которых не ела ни у одного парижского конфизера. <...> Позовем, Бог даст, вас обедать в Париже <...> и вы поймете, что я должна была подучиться есть" (ПБХ. С. 103).

2) Реакция на следующее место письма Гиппиус: "... два слова о вашем "данном" и "должном". Разве мы спорили о "данном"? Да нисколько. А насчет "должного"... конечно, и я не знаю, что нужно, чтоб оно было, и даже какое оно -- знаю не очень определенно. Это вроде спора о большевиках. Они -- данное; а что с этим данным делать... мельгуновцы говорят: бороться (хоть глупо), а милюковцы -- ничего не делать, подождать, П. Н. <Милюкова> издавать. Мельгуновцы -- это я, милюковцы -- это вы" (ПБХ. С. 103). Слова о "скотном дворе" относятся к предыдущему письму Гиппиус от 26 сентября: "Если (пусть даже по своей ошибке) завернула поганая наша дорога и уперлись мы в дверь скотного двора, то на что решаться? Вы предлагаете -- бежать назад или, поодиночке, завалиться в ближние кусты; ну, а если рискнуть все же и через неблагоуханный двор?.. Можно платок к носу прижать, случаем подол запачкаешь -- ничего, зато всетаки идешь; а среди нечистых пар -- вдруг да еще случится там пара более чистых? Ведь бывает же! (редко, положим)" (ПБХ. С. 102).

"О поэзии Бунина" (Возрождение. 1928. 12 августа. No 1535), она завела разговор о месте и роли символизма в истории русской поэзии и связи Бунина с этим направлением (письмо от 1 сентября), на что Ходасевич отвечал неизвестным нам письмом, содержание которого отчасти восстанавливается по письму Гиппиус от 17 сентября: "Относительно Степуна в смысле "аристокрации" вы, конечно, правы; но для уверенного несбивания с пути-вех "аристокрации" как будто мало. Надо еще что-то. Ибо уже в вашем письме есть некоторая а-логичность, я усмотрела ее как "прокравшуюся" опечатку. Вы указываете, что символисты, между прочим, и есть настоящие, единственные аристократы ("белая кость"). Степун -- кость черная, да он и не символист, в лучшем случае -- запоздало декадентствующий. Верно. Но... и Бунин, из-за которого весь наш разговор затеялся, по вашей статье, из-за которой тот же разговор пошел, -- не символист, а даже "совсем напротив". Между тем опять и затеялся весь разговор из-за его, бунинской аристократии. Вывод, конечно, простой: если символисты -- аристократы, еще не значит, все аристократы -- символисты. С этим не буду спорить; только подчеркиваю вышеуказанное мое смущение: этот признак не годится или не всегда годится; как же ее, "аристокрацию", распознавать? Кто для современного Пушкина (toute proportion gardêe), -- Дмитриев, кто нет? По каким причинам, разным или одинаковым, нельзя сказать печатно, что бунинские стихи лишены поэтической магичности -- и нельзя обозвать Даманскую "старой курицей" (хотя она старая курица)? Знаю, что нельзя, но почему -- не объясняю себе" (ПБХ. С. 100--101). В этом письме, отталкиваясь от впечатлений, связанных с неудачным романом Ф. Степуна "Николай Переслегин", Гиппиус (вслед за Ходасевичем) ссылается на полемику о "литературной аристокрации", активно шедшую в начале 1830-х годов при участии Пушкина и Вяземского. Говоря о том, что Бунин "вскинулся на символистов", Ходасевич имеет в виду его "Заметки" (Последние новости. 1929. 19 сентября. No 3102; 9 ноября. No 3153; перепечатано: Публицистика 1918-- 1953 годов. М., 1998. С. 300--319).

"Кадет" вышла в Риге в 1928 году, по приглашению И. А. Бунина Зуров приехал к нему в Грасс 23 ноября 1929 года, то есть совсем незадолго до письма. Галина -- поэтесса и прозаик Галина Николаевна Кузнецова (1900--1976). О Зурове см. последнюю по времени статью: Белобровцева Ирина. "Видно, моя судьба, что меня оценят после смерти" // Звезда. 2005. No 8.

"Опустошение" (Возрождение. 1929. 5 декабря. No 1647).

6) В письме, на которое Ходасевич отвечает, Гиппиус писала: "... оголтелое черносотенство "Возрождения" меня не трогает. <...> До чего, например, могла довести редакционная злоба такого умного и честного человека, как бедный Муратов, до какого ослепления, до каких предположений и слов о "худшем позоре", чем большевики (sic), от которого "спас Россию" Керенский, разгромив тех, кто против б<ольшеви>ков хотел бороться. Что Мур<атов> мог сказать обо мне -- вы знаете, как я к этому равнодушна лично, да еще в книге, где я "авторства" своего почти не чувствую; но смотреть вот на такое "превращение" человека под винными парами чистой "реакции" -- невольно почувствуешь сострадание" (ПБХ. С. 103--104). Речь идет об обширной рецензии на "Синюю книгу" Гиппиус (Белград, 1929): Муратов П. Петербургский дневник // Возрождение. 1929. 26 ноября. No 1638. После получения этого письма Гиппиус объяснялась с Ходасевичем в письме от 11 декабря: "История такова: когда у нас жил Маковский, я, сокрушаясь о себе и горя завистью к Тэффи, одновременно и одно и то же печатающей в двух газетах, сказала как-то: да почему и я не могу? Или почему не могу хоть старое, как Бунин, печатать? <...> Мак<овский> за это схватился <...> А потом я все забыла, и даже забыла, что какое-то стихотворение еще остается и может "неприлично" сотрудничать в "Возрождении", и я фактически там не участвую, и не хочу, и не буду участвовать" (ПБХ. С. 105).

7) Говоря о "Синей книге", Гиппиус писала Ходасевичу 1 декабря: "Я настоятельно просила Маковского постараться, чтобы в "Возр<ождении>" ничего не было о ней. А он и постарался! Впрочем, он, кажется, ничего там не может" (ПБХ. С. 104). Поэт и искусствовед Сергей Константинович Маковский (1877-- 1962) был секретарем газеты "Возрождение".

8) Юлий Федорович Семенов (1873--1947) -- редактор "Возрождения" после ухода оттуда П. Б. Струве.

9) Ответ на замечание Гиппиус: "На ваши статьи я всегда бросаюсь с надеждами (обыкновенно редко читаю "Возр<ождение>"), но -- не сердитесь -- вашей "игры" там почти не нахожу. Ушла ли она в "Державина"? Но всей ей там не уместиться..." (ПБХ. С. 104). В октябре--ноябре 1929 года Ходасевич напечатал в газете следующие статьи: Летучие листы: Пушкин в изд. "Петрополис" // 24 октября. No 1605; Бред // 31 октября. No 1612; О студенческом клубе // 3 ноября. No 1615; В поисках критики // 14 ноября. No 1626; Архивная провокация; Поэтическая беседа // 28 ноября. No 1640. Над книгой "Державин" Ходасевич работал с января 1928 года.

10) Отсылка к первой строке стихотворения В. Я. Брюсова "На нежном ложе": "Ты песен ждешь? -- Царица, нет их" (Полн. собр. соч. и переводов. СПб., 1914. Т. IV. С. 253--254). Ходасевич перефразировал начало этого стихотворения в письме к Б. А. Садовскому от 3 июня 1914 года (см.: Ходасевич Владислав. Некрополь. Литература и власть. Письма Б. А. Садовскому. М., 1996. С. 346).

"Нину поцелуйте и скажите, что она мне поставила вопрос: как говорится: "сказать на 10-ти строчках" или "в 10 строчках "?" (ПБХ. С. 105). 

Сент. 1931

Дорогая Зинаида Николаевна,

Я сравнительно редко бываю в "Возр<ождении>" и потому получил Ваше письмо только вчера.

Относительно псевдонима Антона Крайнего Вы решительно ошибаетесь. Он раскрыт, даже много раз, -- особенно в разных энциклопедических словарях, справочных изданиях и т. д. Наконец, сколько я помню, на обложке Вашего "Лит<ературного> дневника" прямо сказано: З. Н. Гиппиус (Антон Крайний)¹.

невольно -- потому что искренно был уверен, что их появление в печати Вам безразлично. Уверенность же эта возникла у меня потому, что Вы, конечно, имели возможность] [Вы пишете, будто я "прекрасно знаю", что Вы нигде не могли напечатать протеста по этому поводу. Напротив, я совершенно уверен, что Вы могли напечатать письмо в редакцию. Это письмо, разум<еется>, напечатали бы и "Возр<ождение>", и "Числа" и "За Свободу", и даже "Посл<едние> Нов<ости>". Но Вы его не напечатали -- и тем дали мне все основания считать, что к делу Вы относитесь безразлично. Потому-то я и говорю о невольной своей вине. Тем не менее мне хотелось бы хоть отчасти ее загладить.]

невольно -- и отчасти по Вашей вине. Книги [Чеш<ихина>-Ветр<инского>] Евгеньева-Максимова, в кот<орой> В<аши> письма были впервые помещены, я не видел², а если б и видел, то ни в коем случае не счел бы возможным заимств<овать> из нее цитаты без Вашего разрешения [потому что, как и Вы, считаю [первонач<альное> опубликование этих писем] [подобную публикацию грабежом], что письма краденые]. Но в No 3473 "Посл<едних> Нов<остей>" (25 сент. 1930) была помещена статья Н. К-га³, кот<орая> так прямо и называлась: "Из переписки З. Н. Г. и П. П. П."⁴"Из прошлого нашей журналистики" (30 июня 1931). То обст<оятельство>, что Вы не протестовали против перепеч<атки> этого мат<ериала> в эмигр<антской> газете, дало мне все осн<ования> думать, что Вы к этому делу относитесь безразлично, и только потому я счел возм<ожным> цитировать В<аши> письма по К-гу и Мякотину (отюдь не по Евг<еньеву>-Максимову). Вы пишете, будто я "прекр<асно> знаю", что Вы нигде не могли напечатать подобного протеста, -- и Вы тут не правы⁵. За год, протекший с того дня, к<а>к появилась статья К-га, Вы, конечно, могли написать письмо в ред<акцию>. Я думаю, что его поместили бы и сами "П<оследние> Н<овости>", и "Числа". Уверен, что его поместило бы "Возр<ождение>". Нак<онец>, неужели Вы можете предполагать, что его не напечатал бы Философов⁶? Меж тем, после такого письма в ред<акцию> я бы уже не стал цитировать Ваших писем к Перц<ову> (что и оговорено в моей статье в примечании).

<иального> повода я этого сделать не могу, ибо не могу сослаться на Ваше частное письмо ко мне. Поэтому -- не хотите ли прислать письмо в ред<акцию> "Возр<ождения>" с протестом против факта перепечатки Ваших писем -- но, раз<умеется>, не в моей статье, а в "П<оследних> Н<овостях>", откуда я их заимствовал. Однако же я в кусты не спрячусь, а сделаю от себя приписку, в которой принесу Вам свои изв<инения>. Я уже гов<орил> с ред<акцией> "Возр<ождения>" и никаких преп<ятствий> к напеч<атанию> такого Вашего письма не встретил⁷.

Все-таки мне каж<ется>, что Вы чрезв<ычайно> преувеличиваете свою невозможность печататься и сл<ишком> много жалуетесь на нее в печати.

Кстати сказать, дураки будут б<ольшеви>ки, если не воспользуются Вашими жалобами для доказательства свирепств "бурж<уазной> цензуры".

Ведь вот и "Парижанин" напечатал же в "За Св<ободу>" прекр<асную> статью об "Утв<ерждениях>" (кот<орую> я, вероятно, неск<олько> обворую в одн<ой> из буд<ущих> св<оих> статей). И -- не понимаю, почему он счел нужным ее подпис<ать> псевдонимом⁸. А затем -- целую Вашу руку. Я сл<ышал>, что Вы уезж<аете> (а м<ожет> б<ыть>, уже уехали?) Над<еюсь> -- это не надолго? Когда вернетесь, буду оч<ень> рад Вас увидеть. Ваш В. Х. 

Помета Н. Н. Берберовой красным карандашом: "См. письмо 72 З. Н. Г.". Черновик ответа на письмо Гиппиус от 11 сентября 1931 года (ПБХ. С. 107).

1) Реакция на пассаж Гиппиус: "В двух же пунктах вы и совсем неправы; зная вас, думаю -- не будете спорить. Первый: в печати не было указано, что А. Крайний и я -- одно лицо (с некоторых пор, ибо ранее это был сборный псевдоним). Все, конечно, знают, но у меня имелись причины желать, чтобы печатно об этом не говорилось, и так, до вас, это было" (ПБХ. С. 107). Речь идет о том, что в статье "О писательской свободе" (Возрождение. 1931. 10 сентября. No 2291) Ходасевич писал: "Еще весною, в одном кружке, З. Н. Гиппиус прочитала свою статью, смысл которой сводился к заявлению о том, что парижские писатели находятся "в рабстве" и под "цензурой" у редакторов трех наиболее видных органов здешней печати. Эти органы не были названы, но, конечно, все поняли, что речь идет о "Возрождении", "Последних Новостях" и "Современных Записках". <...> З. Н. Гиппиус им противопоставила редакцию молодого журнала "Числа" <...> Но вдруг, недели всего через две или три в той же газете "За Свободу" появилось письмо сотрудника "Чисел" Антона Крайнего. Оказывается, "Числа" не напечатали одну заметку Антона Крайнего. Поэтому он прямо назвал оценку "Чисел", данную З. Н. Гиппиус, опрометчивой <...> Эту вторую часть инцидента я выше назвал забавной, что вполне станет ясно читателю, если он припомнит, что З. Н. Гиппиус и Антон Крайний -- одно лицо. (Делая такое напоминание, я не совершаю нескромности: псевдоним был неоднократно раскрыт самой З. Н. Гиппиус)". Насчет открытости псевдонима Гиппиус прав был, несомненно, Ходасевич: действительно, на титульном листе книги "Литературный дневник" (СПб., 1908) было обозначено: "Антон Крайний (З. Н. Гиппиус)". Вводя читателя в курс дела, Ходасевич имел в виду статьи: Гиппиус З. Н. У кого мы в рабстве? Слово, произнесенное на собрании кружка "Зеленая Лампа" // За свободу! 1931. 21 июня. No 161; "У кого мы в рабстве". Четвертая цензурная дверь (О "Числах"). Письмо в редакцию // Там же. 8 июля. No 177. Перепеч.: Гиппиус З. Н. Арифметика любви: Неизвестная проза 1931--1939 годов. СПб., 2003. С. 351--358.

2) Речь идет о книге: Из прошлого русской журналистики: Статьи и материалы. Л., [1930], где в статье "Новый Путь" Д. Е. Максимов (а не его старший брат, В. Е. Евгеньев-Максимов, как пишет Ходасевич) в значительной степени опирался на письма Гиппиус к П. П. Перцову, предоставленные ему адресатом, о чем специально говорил: "Автор этой статьи считает своим долгом выразить глубокую признательность П. П. Перцову за предоставленные им весьма ценные архивные материалы, без которых вряд ли удалось осветить литературно-бытовую сторону "Нового Пути"" (Указ. изд. С. 131). Полностью эти письма опубликованы: Русская литература. 1991. No 4 (публ. М. М. Павловой). Историю перепечатки части этих писем в парижских газетах Ходасевич излагает далее. Сам он в статье "О писательской свободе" писал: "Право редактора на просеивание материала несомненно. Оно таким и останется, пока существует в человечестве различие мнений. Сама З. Н. Гиппиус в свое время широко пользовалась этим правом, когда состояла редактором "Нового пути". В "Последних Новостях" (25 сентября 1930 г. и 30 июня 1931) помещены отрывки из ее писем к покойному П. П. Перцову, ее соредактору", и далее сделано примечание: "Позволяю себе привести эти отрывки только потому, что они уже были напечатаны без возражений со стороны З. Н. Гиппиус". Отметим, что П. П. Перцов в 1931 году был жив (он скончался в 1947). В письме, на которое он отвечает, Гиппиус по этому поводу говорила: "Второй пункт -- относительно моих частных писем, выкрадываемых большевиками из архивов живых и умерших лиц. Большевикам свойственно, конечно, их печатать, но я доселе не могу понять, как может пользоваться этим печать эмиграции, перепечатывать краденые чужие письма живых людей" (ПБХ. С. 107).

3) Постоянный криптоним журналиста Николая Николаевича Кнорринга (1880-- 1967).

4) То есть З. Н. Гиппиус и П. П. Перцова. Петр Петрович Перцов (1868--1947) -- поэт, критик, искусствовед, мемуарист, издатель журнала "Новый путь" (до лета 1903 года). В 1920--1930-е годы печатал в различных изданиях материалы из своего архива и воспоминания о раннем символизме.

5) Речь идет о пассаже Гиппиус в письме к Ходасевичу: ""Возражения" тут были бы не у места, тут может быть с моей стороны лишь протест. Против самого факта... но "независящим обстоятельствам"" (ПБХ. С. 107). Сетования Гиппиус на невозможность печататься, как и говорит далее Ходасевич, были несколько преувеличены: в том же, 1931 году она печаталась в "Иллюстрированной России", "Сегодня", "Последних новостях", "Числах", "За свободу!", "Современных записках". Существенные трудности она испытывала лишь при публикации сугубо политических статей.

6) В. Философов упоминается тут как редактор газеты "За свободу!".

7) При просмотре газеты "Возрождение" за сентябрь--октябрь 1931 года такого письма обнаружить не удалось. Не вошло оно и в собрание прозы Гиппиус этого времени (см. примеч. 1), так что, видимо, предложение Ходасевича не было принято.

8) Речь идет о статье: . О важном (Письмо) // За свободу! 1931. 13 сентября. No 243, -- посвященной резкой критике многих материалов, напечатанных во втором номере парижского журнала "Утверждения", органа евразийцев. Кто скрывался под этим псевдонимом, нам неизвестно. В начале статьи автор писал: "Благодаря несовпадению некоторых моих взглядов со взглядами здешней, да и почти всей вообще эмигрантской печати, я лишен, к сожалению, возможности высказать мое отношение к журналу, о котором идет речь".