Переписка Мережковского Д. С. и Костецкой О. Л. (1916).
Письмо Мережковского Д. С. Костецкой О. Л. от 12 июля 1916 года

Письмо Д. С. Мережковского О. Л. Костецкой от 12 июля 1916 года

12. VII. 1916.

Сегодня получил Вашу телеграмму. Не бойтесь, больше телеграфировать не буду. Простите — я ведь не знал...

Что значит: «письмо послано»? Какое — первое или второе? Должно быть, первое? И Бог знает, когда будет второе. А как я ждал все эти дни. Я уехал из города по Северн<ой> дороге, в имение, недалеко от Ладожского озера. Вот как далеко от Вас! Здесь страшная глушь — в каменных крутых берегах бурные речки с черной водой, мшистые тропинки под дремучими елями, бледно-зеленые непотухающие зори между черными стволами, запущенные усадьбы 30-х годов. По вечерам комната моя наполняется невыразимо-грустным, «рыдающим» (это мой эпитет) солнцем — и тогда почему-то я вспоминаю о Вас, и становится еще грустнее...

«воплотились» — Вы остались для меня «призраком», «легкою грезою», несмотря на письмо. Помните, у тургеневского героя, после видения Клары Милич — зажатая в руке прядь волос¹; а у меня — клочок бумаги — Ваше письмо: по нем я только и знаю, что Вы не совсем призрак. И как мучительно хочется, чтобы Вы перестали быть призраком, чтоб воплотились. Это возможно, хотя бы отчасти, и в письмах. Но ведь Вы и писать не хотите — так скупо, так мало пишете.

Недавно я видел во сне, что я <в> Кисловодске, в парке, и что Вы идете навстречу — уже получили мои последние письма и знаете, кто я, и я могу с Вами заговорить, и вместе с тем чувствую, что опять не заговорю, опять не посмею, как тогда, в тот последний вечер, когда Вы сидели против меня, и можно было подойти, и я не подошел. И во сне мне было так же грустно, как сейчас, наяву.

А Вам не скучно читать мои странные, такие грустные, «рыдающим» солнцем озаренные, «призрачные» письма? Я все боюсь, что скучно...

Заодно я благодарен Вам — Вы обещаете написать Ваш адрес, когда уедете из Кисловодска: значит, не порвется последняя связь, и я когда-нибудь увижу Вас, если только Вы этого захотите. Но захотите ли? Мне все кажется, что если бы я сумел выразить то необычайно прекрасное, таинственное, в самом деле, похожее на «чудо», что влечет меня к Вам, — Вы захотели бы, чтоб я увидел Вас. Но вот не умею этого выразить в письме — этого вообще нельзя написать — можно только сказать. Но чтобы сказать, надо, чтобы Вы захотели меня увидеть. Тут заколдованный круг. А все-таки у меня какая-то слепая безумная вера, что мы увидимся, и я Вам скажу, и Вы поймете все, что я сейчас не умею Вам написать — то, что влечет меня к Вам. (Перечтите «Клару Милич» Тургенева — там много похожего на то, что я чувствую, хотя, конечно, совсем иначе).

— может быть, и прочтете от нечего делать. Только не подумайте, что я не умею писать интереснее, — право же, умею. Может быть, Вы это уже поняли из моих книг. А кстати, получили Вы их? Кажется, должны были давно получить.

Неужели не напишете скоро? Если бы Вы знали, как я жду Ваших писем, Вы бы мне писали. Все равно что, о чем — хоть ни о чем — только, умоляю, пишите. Если и в этом письме что-нибудь опять «не так» — не сердитесь.

Д. М.