4
ЦАРСТВО БОЖИЕ
I
И призвав двенадцать учеников Своих... послал их Иисус, говоря: ... проповедуйте, что приблизилось царство небесное (Мт. 10, 1, 7). Они пошли, и проходили по селениям, возвещая Блаженную Весть (Лк. 9, 6). После сего же, избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два пред лицом Своим во всякий город и место, куда сам хотел идти. И сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою. Идите! Я посылаю вас, как агнцев среди волков. ... И, если придете в какой город и примут вас... говорите: "приблизилось к вам царствие Божие". Если же не примут, то, вышедши на улицу, скажите: "И прах, прилипший к нам от вашего города, отрясаем вам; однако ж знайте, что приблизилось к вам царствие Божие" (Лк. 10, 1--3, 8--11). Первых двенадцать учеников послал Иисус, по свидетельству Матфея, еще до казни Иоанна Крестителя (11, 2), следовательно, в начале служения; а по свидетельству Марка (6, 7--12) и Луки (9, 1--6), уже после казни, значит, в конце служения. Ирод же, услышав об Иисусе, ибо имя Его стало гласно... говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых (Мк. 6, 14). И недоумевал:... "кто же этот, о котором я слышу такое?" И искал увидеть Его (Лк. 9, 7--9). А на последнем пути Господа в Иерусалим, некоторые из фарисеев говорили Ему: ... выйди и удались отсюда, ибо Ирод хочет убить Тебя (Лк. 13, 31). Маленький Ирод Антипа, слыша народную молву об Иисусе: не это ли Христос-Мессия (Мт. 12, 22), -- вспомнил, может быть, отца своего Ирода Великого: "Ирод есть Христос (Мессия), -- говорили Иордане"1. Ирод-отец хочет убить Христа Младенца (Мт. 2, 13), а Ирод-сын -- Мужа. Иродовой закваски берегитесь (Мк. 8, 15), -- скажет Господь, по умножении хлебов, когда захотят Его самого сделать царем, новым Иродом (Ио. 5, 15); скажет и о всех подобных Мессиях: все, сколько их ни приходило до Меня, суть воры и разбойники (Ио. 10, 8). Близкий к Нему, в Галилее, "разбойник" -- Ирод; дальний, в Риме, -- Тиберий, тогда, а потом -- Нерон, "Зверь" Апокалипсиса. "Царство Зверя" -- против царства Божия. В день, когда посылает Господь учеников на проповедь, царство Божие входит в историю -- встречается лицом к лицу с царством Зверя. Брошенное в землю, зерно прорастает; тайна Царства открывается, насколько может вечное открываться во времени. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях (Мт. 10, 27). Эта первая точка царства Божьего в пространстве и времени, разрастаясь бесконечно, обнимет вселенную: И проповедана будет сия Блаженная Весть царствия по всей вселенной (Мт. 24, 14).
II
Что такое царство Божие? Много недоразумений между Христом и христианством, но, кажется, нет большего, чем это, -- в сердце Евангелия, сердце Господнем. Где царство Божие? "Не на земле", а на небе", -- отвечают христиане; "на земле, как на небе", -- отвечают иудеи. Кто, в этих двух ответах, ближе ко Христу, -- те ли, кто отверг Его, или те, кто принял? Да будет воля Твоя и на земле, как на небе, -- здесь, для христиан, глухо, мертво звучит "на земле"; живо, внятно, -- только "на небе". Вот почему и главное прошение молитвы Господней: да приидет царствие Твое, -- так бессильно, глухо, мертво. Сколько веков повторяют люди эту молитву -- живое биение сердца Господня, -- с каждым днем все глуше, мертвее, бессильнее! Если царство Божие не на земле и на небе, а только на небе, то приходить ему некуда. Вот где мог бы сказать Господь: "Те, кто со Мной, Меня не поняли". Поняли Его свои, дети Израиля, и не приняли, распяли; приняли чужие, "псы", язычники, но не поняли, и тоже, хотя по-иному, распяли. Эллины, если бы к ним пришел Господь и проповедал у них царство Божие, не только небесное, но и земное, может быть, не распяли бы Его по плоти, но сделали бы хуже, -- посмеялись бы над Ним, как над Павлом, в Ареопаге: об этом послушаем тебя в другое время (Д. А. 17, 31--32).
III
То, что нам, арийцам, эллинам, "псам", трудно, почти невозможно, -- детям Божьим, семитам, легко: не разделять метафизически, холодно, и не смешивать мифологически, кощунственно, а плотски, кровно, огненно соединять два мира, тот и этот; два порядка, божеский и человеческий. Наша движущая сила, религиозная или антирелигиозная, -- в уходе от мира к Богу или от Бога к миру; сила же семитов -- обратная, в соединении Бога с миром. Глаз наш, арийский, видит лишь бесконечность времени; глаз же семитский видит Конец -- тот горизонт всемирной истории, где земля сходится с небом, время с вечностью. В этом религиозном опыте -- сила вообще всех семитов, иудеев же особенно. Чувствовать с такою силою Бога, входящего в историю, дано было только одному народу -- Израилю. "Царство небесное" по-еврейски, malekut schamajim, по-арамейски, malekuta di schemajja, открывалось еще на Синае; на Сионе же, когда воцарится Мессия, -- откроется, явится уже окончательно. В этом-то именно смысле и употребляется слово "царство" в простом народе, во времена Иисуса2. "Царство небесное", значит не только "сущее на небе", но и "сходящее с неба на землю"3. В книге Даниила, всемирная история, чем больше удаляется сознательно, вольно, от цели своей -- царства Божия, тем больше приближается к нему невольно, бессознательно. Кончится внезапно все старое, и начнется новое: царство Божие с неба на землю падет, как созревший плод с дерева; здесь еще, на земле, во времени, осуществится, как новый эон всемирной истории, где все земное сделается вдруг небесным, и небесное -- земным45. Бог идет судить землю: трепещи пред лицом Его вся земля. ... Да веселятся небеса, и да торжествует земля; да шумит море, и что наполняет его. Да радуется поле и все, что на нем, и да ликуют все дерева дубравные, перед лицом Господа, ибо идет, ибо идет судить землю (Пс. 95, 9; 11--13). Вот что значит: "да будет воля Твоя и на земле, ". Главное здесь ударение для нас на слове "небо", а для первохристиан, так же как для иудеев, на слове "земля". Весть о царстве Божьем, конце всемирной истории, звучит для нас, как похоронный колокол, а для них -- как зовущая к победному бою труба.
IV
То же ударение на слове "земля" -- в Блаженствах и в притчах. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (Мт. 5, 5). Царство Божье -- "семя, брошенное в землю" "жатва", "сокровище, скрытое в земле" (Мт. 13, 38, 44). Царство небесное подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, который, нашедши одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее (Мт. 13, 45--46). Как бы двумя цветами переливается жемчужина Царства; голубым, холодным, небесным, и розовым, теплым, земным. Вся красота, вся драгоценность жемчужины -- в этом сочетании двух цветов. Только один голубой -- остался в позднем христианстве, а розовый -- потух. С неба на землю сходит царство Божие, -- это огненное жало притупить, значит умертвить Евангелие: уже не физически, плотски, как это сделал Израиль, а духовно, метафизически, как мы это делаем, -- распять Христа.
V
"Царство Божие есть Церковь: большего, лучшего царства на земле не будет, -- будет только на небе", -- так думают или чувствуют христиане наших дней, как будто не для них сказано это слово Господне о Царстве: Сын человеческий придет во славе Отца Своего, с Ангелами Своими. ... Есть же некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына человеческого, грядущего в царствии Своем (Мт. 16, 17--28). Так, в I Евангелии, а во II-ом: ... смерти не вкусят, как уже увидят царствие Божие, пришедшее в силе (Мк. 9, 1). Надо быть глухим, как мы глухи к словам Господним, чтобы не понять, что, по этому слову, Церковь, во времени, в истории, не может быть царством Божиим в конце времен. Церковь есть путь в далекую страну, возвращенье блудного сына, мира, в отчий дом; но Церковь не Царство, как путь не дом. В Церкви успокоиться, как в Царстве, все равно что поселиться на большой дороге, как дома. Только что Церковь сказала: "Я -- Царство", мир остановился на пути своем, и Царство сделалось недосягаемым: ради "бесконечного прогресса" отменен Конец; ради "царства человеческого", все равно, мирского, -- государства, или церковного, -- теократии, отменено царство Божие. "Взять на себя иго Царства" -- эта заповедь Талмуда (Гамалиил II, 110 г. по Р. X.), -- ее же могла бы повторить и Церковь, -- наиболее противоположна евангельским словам о царстве Божьем: здесь оно -- буря, а там -- длительный порядок вещей6. Два религиозных опыта -- близость Конца и близость Царства -- в первохристианстве, нерасторжимые, в христианстве позднейшем, расторгнуты. Первое же слово Господне о Царстве два эти опыта соединяет, как та драгоценная жемчужина Царства соединяет два цвета. Время исполнилось, и приблизилось Царствие Божие; обратитесь же и веруйте в Блаженную Весть (Мк. 1, 15). "Время исполнилось, πεπλήρωται, "кончилось"; наступает вечность -- Царство Божие. Знайте, что близко, при дверях (Мк. 13, 29). Царстве небесное, от дней Иоанна Крестителя доныне, достигло до вас (Мт. 12, 28), -- ἒφθασεν ἐφ᾽ ὐμᾶς, "нашло на вас". Вот (уже) царство Божие посреди вас, ἐντὸς ύμῶν ᾽εστιν (Лк. 17, 21). Этим все начинается и кончается в Евангелии. Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они пожелтели и поспели к жатве (Ио. 4, 35). Это, может быть, последняя жатва на земле, не в иносказательном, а в прямом смысле; последнее, "блаженное лето" мира, потому что "времени уже не будет" (Откр. 10, 6), -- наступает вечность: посланы будут, в один и тот же день, жнецы -- на жатву земную, и Ангелы -- на жатву небесную7 в другой: ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как приидет Сын человеческий (Мт. 10). Все для Него в Израиле, в мире, и в Нем самом, -- как на острие ножа: сейчас Конец8.
VI
Нет никакого сомненья, что все эти слова Иисуса о Конце подлинны: вложить их в уста Его не могло бы прийти в голову никому, уже во втором поколении учеников, когда были написаны Евангелия и когда все, о ком сказано: "Смерти не вкусят, как уже увидят царствие Божие", -- вкусили смерть, а Царства не увидели. В этом -- великий скрытый, но тем более неодолимый, "соблазн", skandalon, не только первых веков христианства: вся его история до наших дней определяется замедлением Царства, отсрочкой Конца, вольным или невольным от него отречением, убылью в христианстве эсхатологии. Слишком очевидным казалось, что конец всемирной истории отменен ее продолжением; сверхъестественный ход ее опровергнут естественным, вечность -- временем. Где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, все остается так же (II Петр. 3, 4). Это -- (о кончине мира) -- слышали мы давно; но вот, состарились, ждавши день за днем, и ничего не дождались9 Он -- во времени и в вечности. Мы разделяем их; Он соединяет. Вечность для Него не мысль, как для нас, а жизнь. Наша мера одна -- время; две меры у Него -- вечность и время. День один у Господа, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день (Пс. 89, 5). Это знает Он, чувствует так, как никогда никто из людей не знал и не чувствовал. Все наши слова одноцветно временны, тусклы и серы; каждое слово Его, как та жемчужина царства Божия, переливается двумя цветами -- розовым, теплым, земным, -- времени, и голубым, холодным, небесным, -- вечности. Если бы доказано было с астрономической точностью, что в 16--17-м году кесаря Тиберия к земле приближалась комета, которая могла бы ее уничтожить, и, лишь в последней точке пути своего, увлекаемая силой притяжения окружающих небесных тел, пронеслась мимо земли; если бы доказано было, с такою же точностью, что в известный период времени, вероятно, очень близкий к тому, когда мы живем, та же комета вернется снова на ту же роковую точку и уже от пути своего не уклонится, взойдет над землей великим светилом Конца, в тот предреченный день, когда земля и все дела на ней сгорят... воспламененные небеса разрушатся, и разгоревшиеся стихии растают (II Петр. 3, 10, 13); если бы, наконец, доказано было, что один только человек на земле, Иисус, знал об этих двух возможных Концах,
VII
Нет, Иисус не ошибся: Он видел то, что действительно совершалось в мире -- восходившее тогда, хотя еще не во внешнем, а только во внутреннем небе, в Его же собственном сердце, великое светило Конца, и знал безошибочно, что внешний Конец совпадает с внутренним, потому что Сын человеческий для того и пришел, чтобы эти два конца совпали в царстве Божием; знал, что люди могут войти в Царство сейчас, если только захотят, хотел собрать детей твоих, как наседка собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! (Мт. 23, 37). Это и значит: чудо царства Божия уже наступало, уже входило во время, в историю, и могло бы войти окончательно, если бы люди этого так захотели, как Он. Лучше всех бывших и будущих историков знал Иисус царящий в истории закон необходимости -- страшную силу человеческой слабости, косности, тупости, трусости, лжи, маловерия; но знал и то, что если преодолеть их людям невозможно, то "все возможно Богу" (Мк. 10, 27). Нет, Иисус не ошибся: действительно, одну минуту, все в Нем самом, в людях и в мире колебалось, как на острие ножа, чтобы в следующую минуту упасть в ту или другую сторону, -- в какую именно, -- этого Он опять не знал -- не мог, не хотел, не должен был знать, чтобы Своей и человеческой свободы не нарушить. Царство Божие, благой конец "дурной бесконечности" -- всемирной истории, было действительно, одну минуту, так близко и возможно, как еще никогда, потому что только в те дни был на земле истинный Царь, Помазанник Божий, Христос; а в следующую минуту, когда люди отвергли Его, было оно так же далеко и невозможно. Мимо человечества Царство прошло, как чаша мимо уст. Две были чаши: страданий Голгофских и Царства Божия; та прошла мимо Сына человеческого, если бы не прошла эта мимо человечества. Знал Иисус, что есть две чаши; но мимо кого какая пройдет, не знал -- не мог, не хотел, не должен был знать, до конца, до Гефсимании, где все еще молится: да минует Меня чаша сия (Мт. 26, 39).
VIII
"Мог ли Он не лгать перед Самим Собою, говоря, в течение двух-трех лет служения Своего: "царство Божие наступит сейчас", -- спрашивает кто-то из левых критиков10. Этот нелепый вопрос показывает только, до какой слепоты доводит людей недостаток религиозного опыта. Надо бы спросить не "мог не лгать Иисус", а "мог ли лгать?". Не был ли Он умнее, чем это кажется левым критикам? На смех не только умным врагам своим, но и глупым детям, мог ли говорить сегодня: "царство Божие наступит сейчас", а завтра: "не сейчас", -- если бы между сегодняшним и завтрашним днем не произошло что-то решающее, понятное всем: "и вы не захотели"? Надо бы также спросить: легче ли два-три месяца говорить: "конец мира будет сейчас", чем два-три года? Или для Того, Кто вышел, хотя бы на одно мгновенье, из времени в вечность, нет вовсе такой ощутимой между временами разницы, как для нас, погруженных во время безвыходно? Что для Него значит "сейчас", нам трудно понять, потому что мы и Он говорим на разных языках: мы -- на языке только времени, Он -- на языке времени и вечности. В лучшем случае, мы видим один далекий, будущий Конец; Он видит их два: близкий, наступающий, -- в первые дни служения Своего: "время исполнилось -- кончилось", а в последние дни, -- далекий, будущий: это еще не конец... Проповедана будет сия Блаженная Весть царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец (Мт. 24, 6, 14).
IX
Как бы две меры перемежаются в Нем: мера Сына человеческого -- время, и мера сына Божьего -- вечность: если у Господа "тысяча лет, как день вчерашний", -- миг, то две тысячи лет христианства -- два дня -- два мига. Когда Иисус говорит: "близко, при дверях", то главное здесь не то, насколько близко Царство, а то, что оно будет как завтра наверное солнце взойдет, или сегодня наверное будет гроза, если туча надвинулась, и вдали уже сверкает молния11. Полного знания о том, когда будет Конец, у Сына человеческого быть не может. С большею ясностью этого нельзя сказать, чем говорит Иисус: Дня же того или часа никто не знает, -- ни Ангелы небесные, ни Сын; знает только Отец (Мк. 13, 32). Сыну открыл Отец все, кроме этого. В этой единственной точке надо было Сыну отделиться от Отца, чтобы войти из того мира в этот, из вечности во время, -- жить, страдать и умереть. Если бы знал Иисус наверное, что Конец сейчас, или также наверное знал, что не сейчас, то, в обоих случаях, не возвестил бы Блаженной Вести так, как возвестил; не жил бы и не умер так, как жил и умер. Самое беззащитное, открытое, уязвимое место в сердце Его, самое человеческое в Сыне человеческом, родное людям, близкое, братское, -- это незнание: сейчас или не сейчас Конец. Это вольное незнание, как бы отпадение, отречение Сына от Отца, -- может быть, величайшая, неизреченнейшая из всех Его жертв. Здесь главная, тайная мука Его, сомнение, искушение, до креста неодолимое; начало страданий -- Страстей Господних; здесь же Гефсиманское борение, агония не только Христа, но и всего христианского человечества: же, Владыка святой и праведный, не судишь и не мстишь... за кровь нашу? вопиют души убиенных свидетелей Божьих из-под жертвенника перед престолом Всевышнего. И сказано им, чтобы успокоились еще на малое время -- (Откр. 6, 9--11). Малое -- для них, а для нас -- великое: "агония" всемирной истории, "дурная бесконечность", вместо благого Конца.
X
Если Учитель соединяет две меры, человеческую -- времени, и божескую -- вечности, то ученики смешивают их. С точностью передают они слова Его о том, что Сыну должно пострадать, но не понимают их и ужасаются. Слова сего не поняли они, и оно было закрыто от них, так что они не постигли его, а спросить Его... боялись (Лк. 9, 45). Вот почему так трудно понять, что значит для самого Иисуса отсрочка Конца. Все еще земля горит под ногами Марка-Петра, а в III Евангелии, уже остывает. Видя, что Конец не наступает, люди начинают устраиваться для продолжения мира12 Вдруг -- ευθέως, после скорби дней тех... силы небесные поколеблются... и все племена земные... увидят Сына человеческого, грядущего на облаках небесных (Мт. 24, 29--30), -- так, в I Евангелии, а в III-м: не тотчас Конец, ᾽οὐκ ἐυθέως (Лк. 21, 9). Этим-то и решается все в христианстве. Павел уже переводит стрелку на часах всемирной истории с ночного счета -- Конца, на дневной -- продолжения мира: молим вас, братия... не спешить... и не смущаться... от слова, будто уже наступает день Христов (II Фесс. 2, 1). Но огненное жало Евангелия, чувство Конца, стынет медленно. "Маран афа, Господь грядет", -- все еще воздыхание Павла, так же как всего первохристианства. "Молимся мы, да приидет Господь и да разрушит мир", -- скажет Ориген. "Все воздыхание наше -- о кончине века сего, vota nostra suspirant saeculi hujus occasum", -- скажет и Тертуллиан14. Се гряду скоро, -- трижды повторяет Господь в Откровении (22, 7; 12, 20). Смерти не вкусит, как уже увидит Сына человеческого, "грядущего в силе", Иоанн на Патмосе. Слово Господне о скором пришествии Царства исполнится, хотя и не так, как было понято, -- не в Истории, а в Мистерии. Но если бы все первохристианство уже не видело воочию Пришествия -- Присутствия Господня, Парузии, то и христианства бы не было.
XI
нет? Правда, в том смысле, что нельзя быть отчасти живым или мертвым, а можно только совсем; но не правда, что долго царство Божие не может долго расти, развиваться в жизни человечества. Царство Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю; и спит, и встает, ночью и днем; и как семя растет, не знает он. Ибо земля сама собою производит сначала зелень, потом колос, полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, тотчас -- вдруг, εὺθύς человек посылает серп, потому что настала жатва (Мк. 4, 26--29). Это и значит: царство Божие, вопреки отсрочке Конца, совершается во времени, в истории; медленная в нем постепенность развития сочетается с мгновенною внезапностью Конца: долго грозовая сила копится в туче, прежде чем разразится молнией; туча -- история, молния -- Конец. В царстве Божьем происходит взаимодействие двух сил -- постепенной, человеческой, и Божеской, внезапной. Та же и здесь антиномичность, "согласная противоположность", как во всех глубинах религиозного опыта.
XII
чувству исторической бесконечности, того, что мы называем "бесконечным прогрессом". Житницы мои сломаю и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое. И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы; покойся, ешь, пей, веселись, -- говорит Бесконечный Прогресс, и слышит: безумный! В эту ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12, 16--20).
XIII
Бесы исповедуют Господа раньше людей. Ближе к нему могут быть бесноватые, чем здоровые: к царству Божьему, земному, malekut schamajim, может быть ближе террорист с бомбою, чем провожающий его на казнь священник. Быть настоящим революционером нельзя, не веря, что завтра будет революция; так же нельзя быть и настоящим христианином, не веря, что завтра будет царство Божие. Надо, конечно, делать мудрую поправку на время -- закон исторической необходимости, -- ту самую, которую делает Господь: "дня того или часа не знает никто"; но первично-парадоксальное чувство Конца остается: "близко, при дверях"; завтра -- сегодня -- сейчас Конец.
XIV
"Иисус есть Христос" -- Царь: в этих трех словах все христианство15. Но сам Иисус никогда не называет Себя ни "Христом", ни "Сыном Божиим", а только "Сыном человеческим". Левая критика предполагает, что имя "Сын человеческий", в мессианском значении, основано на ошибочном переводе арамейского barnasch (bar enach, по-еврейски, у Даниила, ben adam): "человек"; что, следовательно, Иисус называл Себя просто "человеком", и только позднейшие христиане, не поняв, что значит, в устах Его, "человек", сделали из этого слова мессианское наименование "Сын человеческий"16"человек", в устах Самого Иисуса, звучало так, что не могло быть передано иначе, как этим загадочным, на языке греческих классиков не существующим вовсе, сочетанием слов: "Сын человеческий" ὀ ὐὶός τοῦ ἀνθρώπου. Слова этого нет ни в посланиях Павла, ни во всем Новом Завете (кроме видения первомученика Стефана, Д. А. 7, 56), ни у ранних Отцов; только к началу II века, у гностиков, Маркиона, Валентиниана и Офитов, оно появляется снова17"Ныне Иисус уже не Сын человеческий, а Сын Божий", -- учит Послание Варнавы, в конце I века18. Имя "Сын человеческий", в смысле первичном, евангельском, здесь уже забыто, или еще не понято. Лучшая порука в исторической подлинности этого слова и есть именно то, что Церковь не поняла его и не усвоила19. Кто этот Сын человеческий? (Ио. 12, 34), -- спрашивают иудеи самого Иисуса; так же могли бы и мы спросить, через две тысячи лет: это и для нас все еще непонятное имя Непонятного, неизвестное -- Неизвестного.
XV
Имя "Сын человеческий" ничего не значило бы, в устах Иисуса, если бы не напоминало Даниилова пророчества: Вот, с облаками небесными, шел как бы Сын человеческий, bar enach; дошел до Ветхого деньми, и подведен был к Нему. И дана Ему власть, и слава, и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его -- владычество вечное, оно же не пройдет, и царство Его не разрушится (Дан. 7, 13--14). Именем этим утверждает Иисус Свою нерасторжимую связь с Израилем: Ибо спасение от Иудеев (Ио. 4, 22). Именем этим говорит Иисус, что Он есть Тот, в Ком исполнилось Даниилово пророчество. Полного, однако, понимания не мог Он ожидать от слушателей и, как бы нарочно, загадывал им загадку этим прозрачно-темным именем, чтобы заставить их самих подумать, кто Он такой. Только "посвященные", может быть, знают, -- "вам дано знать тайну царства Божия", -- что "Сын Человеческий", bar enach, в смысле Даниилова пророчества, -- сам Иисус; остальные же думают, что Он говорит о третьем лице20. Сам Себя называть "Мессией-Христом" не мог Иисус, потому что нужно было, чтобы люди узнали и признали Его свободно; сами для себя сделали Его Христом -- Царем единственным не извне, а изнутри; поняли, узнали, что "это Он". Кто же Ты? -- спрашивают Иудеи, кажется, с искренним недоумением (Ио. 8, 25). Но на этот вопрос -- единственный ответ Его: "Я". Если не уверуете, что это ἐγώ ἐιμι, то умрете во грехах ваших. Когда вознесете -- (на крест) -- Сына человеческого, тогда узнаете, что это Я (Ио. 8, 24, 28). Раз только в жизни открыл Иисус, что значит "Сын человеческий", когда на вопрос первосвященника: Ты ли Христос, Сын Благословенного? -- ответил: "Я" (Мк. 14, 61--62), и это Ему стоило жизни.
XVI
Каждый день Кущей совершалось шествие вокруг жертвенника (в Иерусалимском храме), с возглашением псалма (117, 15): "О, Господи, спаси же!" -- вспоминает Мишна21. "Молились же так: Ani we-Hu, "спаси!" -- сообщает рабби Иегуда. В этом "Ani we-Hu -- то неизреченное имя Божье", которое Бог откроет людям только тогда, когда придет Мессия. "Ani we-Hu, значит: "Я и Он"; "Я есмь Он", -- объясняет Мишна. "Чтобы открыть тайну этого имени, и пришел Иисус", -- учит раввин XX века, и, может быть, поняли бы его, хотя и прокляли, раввины I--II века22. Когда Иисус открывает тайну Свою ученикам: Я и Отец одно (Ио. 10, 15), -- то это и значит: "Я есмь Он", Ani we-Hu.
XVII
"Сын человеческий" Иисус как бы говорит людям: "Я такой же человек, как вы". Но в этом принятии человеческого равенства чувствуется, может быть, больше всего иная, нечеловеческая природа, иное существо Иисуса: сколько бы ни погружался Он в человечество, не может погрузиться в него до конца, потому что у Него иной удельный вес. Bar enosch, "Сын человеческий", в устах Его звучит как bar elaha, "Сын Божий"23. Если бы людей спросили жители другой планеты, по ком судить им о человечестве, то не на кого бы людям указать, не о ком бы сказать, кроме Иисуса: Се Человек. Ессе Homo. Можно во Христа не верить, но нельзя не признать, что было что-то в человеке Иисусе, что заставило людей преклониться перед Ним, как ни перед кем никогда еще не преклонялись они и, вероятно, никогда уже не преклонятся. Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого человеческого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус есть Христос-Царь (Филлип. 2, 9--11).
XVIII
После одной неудачной попытки превратить Иисуса в "миф" сделана была другая, столь же неудачная, -- доказать, что Иисус не Христос, сам Себя никогда не называл "Христом" и никем не был Им признаваем при жизни, а был только после смерти признан24. Но крестная надпись, titulus cruris: Иисус Назорей, Царь Иудейский (Ио. 19, 19), -- самое первое и подлинное историческое свидетельство о жизни и смерти человека Иисуса, делает невозможным сомнение, что Он осужден и казнен римской властью как Мессия, Царь Израиля, "противник кесаря" (Ио. 19, 12), "виновник мятежа", auctor seditionis25. Если же Он умер за это, то с этим, конечно, и жил. Надо отвергнуть историческую подлинность распятья, надо превратить Иисуса в "миф", чтобы отвергнуть мессианство Христа26"Иисус есть Христос-Царь?" Этот вопрос ставится и разрешается жизнью всего христианского человечества, всемирной историей. Чтобы заглушить вопрос или пройти мимо него, как мы заглушаем или проходим мимо, надо уничтожить христианство. И одели Его в багряницу, и, сплетши терновый венец, -- возложили на Него; И начали приветствовать Его: "радуйся, царь Иудейский!" И били Его по голове тростью, и плевали на Него, и, становясь на колени, кланялись Ему (Мк. 15, 17--19). Это люди сделали с Ним и все-таки поверили, что Бог посадил Его одесную Себя на небесах, превыше всякого начала, и власти, и силы, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем; и все покорил под ноги Его и поставил Его выше всего (Ефес. 1, 20--22). Можно во Христа не верить, но нельзя не признать, что не было в мире большей силы, чем та, которая заставила людей в это поверить. Сколько бы люди ни забывали об этом, вспомнят когда-нибудь, что единый Царь царствующих и Господь господствующий -- этот поруганный, осмеянный, оплеванный, тернием венчанный, распятый Царь.
XIX
Кажется, и людям наших дней, меньше всего думающим о царстве Божьем, чаще всего приходит в голову, что европейская, бывшая христианская, цивилизация доживает свои последние дни. Если даже "конец Европы" не значит еще "конец всемирной истории", а значит только подъем на один из тех перевалов, откуда виден ее горизонт, -- действительный Конец, -- то, за две тысячи лет христианства, не был никто на таком крутом перевале, как мы, и никому не открывался горизонт всемирной истории, конец ее с такою ясностью, как нам. Если же, по найденной нами формуле, познание царства Божия прямо пропорционально чувству Конца и обратно пропорционально чувству исторической бесконечности, то мы, как никто, могли бы знать, что такое царство Божие. Почему же не знаем? Почему так забыли о нем, как, за две тысячи лет христианства, не забывал никто? Почему самая непонятная для нас, невозможная, бессильная, безнадежная из всех молитв: "да приидет царствие Твое"? Кажется, все потому же: потому что два религиозных опыта, нерасторжимых в первом же слове Иисуса о Царстве, -- опыт Конца: "время исполнилось, кончилось", и опыт Царства: "приблизилось", -- для нас уже расторгнуты; потому что царство Божие для нас уже не на земле и на небе, а только на небе, и весть о нем, труба, некогда звавшая к победному бою, теперь звучит как похоронный колокол; потому что Церковь, как царство Божие на земле, есть на половине прерванный, сделавшийся домом, путь, и люди успокоились в Церкви, как в Царстве, уже потеряв надежду вернуться в отчий дом, поселились на большой дороге, как дома; и, наконец, главное, потому, что мы все еще не "обратились", не "перевернулись", не "опрокинулись", не поняли, что больные, а не здоровые, имеют нужду во враче; не праведников пришел Господь призвать к покаянию, а грешников; что не святые, богатые, сытые, пьяные, а нищие, голодные, жаждущие, -- такие, как мы, может быть, первые услышат из уст Его: "блаженны"; мытари и блудницы могут войти в царство Божие вперед тех "праведных". Кажется, мы не знаем, что такое царство Божие потому, что все еще не поняли, что значит: брачный пир готов, а званные не были достойны. Итак пойдите на распутья, и всех, кого найдете, зовите на брачный пир. И рабы те, вышедши на дороги, собрали всех, кого только нашли, и злых, и добрых; и брачный пир наполнился возлежащими (Мт. 22, 8--10). Может быть, эти, на распутьях найденные и лишь в последнюю минуту званные, злые с добрыми смешанные, -- мы. Кажется, Господу сейчас нужнее святых, ушедших из мира и спасшихся, грешные, погибающие с миром, почти отчаявшиеся, готовые всунуть шею в петлю, но все-таки надеющиеся, хотя и сами этого не знающие, -- что, в последнюю минуту, Он придет и спасет их, вынет их шею из петли, -- точно такие, как мы. О, если бы мы только могли сказать, как разбойник на кресте: помяни меня, Господи, когда приидешь в царствие Твое! мы, может быть, услышали бы: сегодня же будешь со Мною в раю (Лк. 23, 42--43). Не завтра, не через две тысячи лет, а сегодня, сейчас, -- в этом вся Блаженная Весть, Евангелие. О, если бы мы только поняли, что значит: да будет воля Твоя и на земле, больше, чем кому-либо, за две тысячи лет христианства, сказано: люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются. ... Когда же начнет сбываться то, тогда восклонитесь и подымите головы ваши, потому что приблизилось избавление ваше (Лк. 21, 26--28). Ужас конца для одних -- радость избавления для других: в этом вся Блаженная Весть о царстве Божьем.
XX
Ужас христианского человечества в том, что миром овладели сейчас, как никогда, не злые люди и не глупые, а совсем не-люди -- человекообразные, "плевелы", не-сущие, не только русские, но и всемирные слуги Мамоновы--Марксовы, гнусная помесь буржуя с пролетарием. И люди запуганы так, что уже не смеют быть людьми и спешат потерять человеческое лицо свое, чтобы сделаться такими же безличными, как те, над ними царящие "не-люди". Больше, может быть, и сейчас людей, а человекообразных меньше, чем это нам кажется; но сплоченные в дьяволову церковь -- Всемирный Интернационал, они всемогущи, а люди бессильны, безвластны, потому что разрозненны: Церкви Вселенской, единственного места, где могли бы они соединиться, все еще нет. Вот почему, если дело христианского человечества и дальше пойдет, как сейчас, то человек, потеряв лицо свое окончательно, приобретет насекомообразную мордочку, и кучка термитов-титанов (такими кажутся они запуганным людям), или даже один из них, единственный, станет во главе человеческого термитника, что и будет концом всемирной истории, -- царством Не-сущего. "He-люди" делают с людьми уже и сейчас то же, что с русскими удельными князьями делали татаре Золотой Орды: кладут их на землю в ряд и, придавив досками так, что хрустят у них кости, садятся на них и, празднуя победу, пируют. Выбиться из-под не-людей, вскочить и увидеть, как те опрокинутся навзничь, и прахом и пылью рассыплются, -- вот уже всем людям понятное, простейшее начало царства Божия. He-люди хоронят людей заживо, а те и пошевелиться не могут, как в летаргическом сне. Сон встряхнуть, встать из гробов и увидеть, как могильщики сами в вырытую ими яму рухнут, -- вот опять понятное всем, начало царства Божьего. Если Богу и нам будет угодно, то, может быть, завтра, когда нас ударят по одной щеке, мы подставим другую; но сегодня, может быть, святее и праведнее вспомнить, что здесь еще, на земле, в истории, Страшный Суд начинается; здесь еще услышат не-люди приговор: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный (Мт. 25, 41). И пойдут, и сгорят, и ничего от них не останется, кроме кучки смрадного пепла. Это увидеть -- тоже понятное нам всем начало царства Божия.
XXI
Грешные Царство начнут -- кончат святые. Меч обоюдоострый да будет в руке их, для того чтобы совершать мщение над народами, суд над племенами (Пс. 149, 6--7), ... Господи! вот здесь два меча. Он сказал им: довольно (Лк. 22, 38). И один из них ударил раба первосвященникова и отсек ему правое ухо (Лк. 22, 50). Не было бы, может быть, и христианства, если бы Господь не сказал Петру: вложи меч в ножны (Ио. 18, 11); но, если бы Петр не обнажил меча, может быть, тоже христианства бы не было. Завтра, может быть, святые падут от меча, но сегодня праведно и свято обнажат они меч на овладевших миром не-людей. Сущих против не-сущих крестовый поход -- тоже понятное всем людям начало царства Божия. Были святые, одинокие, от мира ушедшие, безвластные, бессильные; будет "народ святых": Царство, и власть, и величие царственное дано будет народу святых (Дан. 7, 27). Так же, как сейчас правит миром "народ окаянных", "Всемирный Интернационал", будет править "народ святых". Будут царствовать с Ним (Христом) (Откр. 20, 6), -- еще до конца мира, -- во времени, в истории.
XXII
Все это и значит: с того самого места, в тот самый миг, где и когда мы это поймем, начнется для нас путь к царству Божию, и, если оно еще не наступит, то приблизится безмерно уже здесь, на земле, в каждой точке пространства и времени. Буду ходить пред лицом Господним на земле живых (Пс. 114, 9). Если мы это поймем, то сердце наше -- размагниченная стрелка на компасе, снова намагнитится, дрогнет и обратится к магнитному северу, -- царству Божию; снова почувствуем мы, что "близко, при дверях": "не прейдет род сей, как все это будет", по непреложнейшему слову Господню: небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут (Мт. 24, 35). Только бы не успокоиться на большой дороге, как дома, -- в Церкви, как в Царстве. Ищущий да не покоится... пока не найдет; а найдя, удивится; удивившись, восцарствует; восцарствовав, упокоится27.
XXIII
Первые точки царства Божия теплятся уже и сейчас, как первые звезды в ночи. Все, или почти все наше искусство -- "He-божественная Комедия", притча о царстве He-божьем. Но если было в средние века и еще за много веков до христианства, в древних мистериях, иное искусство, то, может быть, и снова будет. Иная Десятая Симфония иного Бетховена, может быть, восславит уже не древний хаос, а новый космос, новое небо и землю, -- царство Божие. Все, или почти все наше знание учит нас биться головой об стену, голую или обитую подушками, как в одиночной камере для буйных помешанных, -- о "закон тождества" -- смерти. Но если было иное знание, от Гераклита до Паскаля, ломающее стену, то, может быть, и снова будет. В ночь самоубийства, уже с холодком пистолетного дула на виске, вспоминает бесноватый Кириллов "минуты вечной гармонии"; вспоминает и то, что понял в одну из них: почему Ангел Откровения "клянется Живущим во веки веков, что времени уже не будет" (10, 6): "время исполнилось -- кончилось"; наступила вечность -- царство Божие. Мальчик влюбленный еще не знает, но, может быть, узнает, выросши, что в благоухании розы -- дыхании уст возлюбленной -- есть уже райское веяние новой земли и нового неба -- царства Божия. После изгнания, такого долгого, что мы успели в нем состариться, снова, может быть, вернемся мы в отчий дом; ранним утром откроем окно, всею грудью вдохнем росистую свежесть черемухи, такую знакомую, вчерашнюю, как будто чужбины вовсе не было; вслушаемся в райский щебет только что проснувшихся птиц; вглядимся в голубое, без единого облачка, небо, такое же далекое -- близкое, как в самом раннем детстве, -- и вдруг поймем, что значит: все готово; приходите на брачный пир. В длинном коридоре, с большими, полукруглыми, точно слуховыми окнами, такими высокими, что видно в них только небо, в старинном, желтом, с белыми колоннами, времен Александровых, дворцовом флигеле на Елагином острове, где я родился, -- вечные, милые, райские, зеленые, с золотом, фарфоровые чашечки, с утренним, холодным молоком: видел ли я их наяву или во сне, не знаю; знаю только, что когда-нибудь увижу опять, и они помогут мне "обратиться", стать, как дитя, чтобы войти в царство Божие.
XXIV
"Боже! -- думал я, -- пять лет всеистребляющего времени; старик уже бесчувственный... которого вся жизнь, казалось, состояла только из сидения на высоком стуле, из ядения сушеных рыбок и груш, из добродушных рассказов, -- и такая долгая, такая жаркая печаль!.. Несколько раз силился он выговорить имя покойницы, но на половине слова... лицо его судорожно исковеркивалось, и плач дитяти поражал меня в самое сердце" {Гоголь, "Старосветские помещики"). Если бы не где-то на небе, в далекой вечности, а тут же, на земле, в том же старосветском домике под очеретовою крышею, с жарко натопленными комнатками и разнообразно поющими дверями, снова увидел Афанасий Иванович живую Пульхерию Ивановну, сидящую на том же высоком стуле, в том же стареньком, коричневом с цветочками, платье, с тем же лицом в милых, добрых морщинках; если бы он мог ее спросить, как, бывало, спрашивал: "-- А что, Пульхерия Ивановна, может быть, пора закусить чего-нибудь?" И услышать ответ: "-- Чего же бы теперь, Афанасий Иванович, закусить? разве коржиков с салом, или пирожков с маком, или, может быть, рыжиков соленых?" -- и все было бы точно такое же, как до разлуки их, и совсем, совсем иное, потому что оба знали бы, что не разлучатся уже никогда; если бы все это было, то, может быть, Афанасий Иванович понял бы, что царство Божие значит радость вечного свидания любящих друг друга и вместе любящих Его.
XXV
Не будут уже ни алкать, ни жаждать... и не будет палить их солнце и никакой зной, ибо Агнец будет пасти их и водить их на живые источники вод. И отрет Бог всякую слезу с очей их. И смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло; се, творю все новое (Откр. 7, 16--17; 21, 4). Для тех, кто больше, чем верит, -- кто знает, что это будет, есть. Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек (Ио. 8, 51). Мы, нищие, услышим: "блаженны"; мы, алчущие, услышим: "насытитесь"; мы, плачущие, услышим: "утешитесь". Гарь сгоревшего мира будет для нас лишь утренней гарью в тумане, смешанной с запахом мяты, полыни и вереска, там, на горе Блаженств. Снова увидим лицо Его, снова услышим голос Его: "Блаженны нищие духом"... Небо нагорное сине, Верески смольным духом Дышат в блаженной пустыне... "Блаженны нищие духом"... Кто это, люди не знают, Но одуванчики пухом Ноги Ему осыпают. В царстве Божьем люди узнают, Кто это. О, только бы легкой пушинкой приникнуть к ногам Твоим, Господи, в Царстве -- Блаженстве Твоем!
Примечания:
1 Tertullian., Prescript., 45: Herodiani; ... Herodem Christum (Messiam) esse dixerunt. -- Th. Keim, Geschichte Jesu von Nazara, I, 177.
2 Fr. Barth, Die Hauptprobleme des Leben Jesu, 1918. S. 42.
3
4
5 Joh. Weiss, Die Predigt Jesu vom Reiche Gottes, 1900, S. 14--15.
6 Joh. Weiss, 5.
7 A. Schweitzer, Geschichte der Leben-Jesu-Vorschung, 1921, S. 40.
8
9 Clement., I, Epist., 23, 3.
10 M. Mauerenbrecher, Von Nazareth nach Golgotha, 1909, S. 217.
11 Joh. Weiss, Die Predigt Jesu vom Reiche Gottes, 69.
12 Joh. Weiss, Das alteste Evangelium, 1903, S. 94.
13
14 Tertull., Apolog., 39.
15 Soden, Hat Jesus gelebt? 1910, S. 35.
16 H. Lietzmann, Der Menschensohn, 1896, S. 26, 32, 40.
17 Lietzmann, 51, 57, 60--61.
18
19 H. Monnier, Essai sur la Redemption, 134. -- Joh. Weiss, Die Predigt Josu vom Reiche Gottes, 165.
20 Alb. Schweitzer, Geschichte der Leben-Jesu-Vorschung, 270--271.
21 Mischna Sukka, IV, 5.
22 Раввин в Стокгольме, Gottl. Klein, 1st Jesu eine historische Personlichkeit? 1910, S. 41.
23
24 W. Wrede, Das Messias-Geheimnis in den Evangelien, 1913, passim.
25
26 P. W. Schmidt, Die Geschichte Jesu, 1904, S. 158.
27 Clement. Al., Strom., 11, 45; V, 14, 57. -- Resch, Agrapha, 70.