8
И СВОИ НЕ ПРИНЯЛИ
I
Надвое переламывается служение Господне от Вифсаидского вечера до Капернаумского утра. В начале было Слово, и Слово было у Бога (Ио. 1,1). В первой половине служения -- Слово сказанное, во второй -- сделанное; в первой -- Слово низошло в мир, во второй -- стало плотью; слышимое Слово -- в первой, во второй -- вкушаемая Плоть. Плоть Мою ядущий пребывает во Мне, и Я -- в нем. -- Ядущий Меня жить будет Мною (Ио. 6, 56--57), -- это не мог бы сказать никакой человек в теле трехмерном, во времени, в истории; это мог сказать только человек на той последней черте, где время соприкасается с вечностью. Вот для чего и нужно связующее, между Вифсаидским вечером и Капернаумским утром, звено -- Хождение по водам.
II
И переправившись на ту сторону (озера) моря, прибыли в землю Геннисаретскую (Мк. 6, 53). Может быть, в какой-то одной, все для них решающей, огненной точке "экстаза", "исступления", "выхождения из себя", переправились "на ту сторону" не только моря, но и мира. Когда же вышли из лодки, тотчас, узнав Его, люди обежали всю окрестность ту и начали приносить больных... ... И просили Его, чтоб им прикоснуться хотя бы к краю одежды Его. И которые прикасались к Нему, исцелялись (Мк. 6, 54--56). Многим, вероятно, из тех пяти тысяч, что, прождав Его всю ночь на горе Хлебов, сошли, в поисках за Ним, в Капернаум, казалось, что они нашли Его не совсем таким, каким оставили вчера. Новое что-то, как бы не сошедший с лица Его отблеск Божественного Свечения, могло им забрезжить, хотя и очень смутно, как солнце рыбам сквозь воду: Равви, когда Ты сюда пришел? -- в этом явном вопросе слышится, может быть, тайный: "Где Ты был? что с Тобой произошло?"
III
Часто, весной, на Геннисаретском озере, после таких мгновенных бурь при безоблачном небе, какая, вероятно, была в ту ночь, наступает вдруг тишина бездыханная. В воздухе теплеет, низкие тучи сгущаются, и сеет мелкий дождь как из сита, заволакивая свинцовой пеленой горы и озеро. Если и это Капернаумское утро было таким, то, может быть, люди, сошедшие с горы Хлебов, вспоминая, здесь, на скучной земле, как райский сон, то, что было вчера, -- едва не наступившее царство Божие, испытывали, как после пьяного пира, похмелье. Все, как всегда, и еще скучнее, в это дождливое утро в Капернауме-городке: так же медные денежки звякают на таможенном прилавке при входе в городок; так же римские трубы играют в казармах унылую зорю; так же пахнет соленой и вяленой рыбой в тесных и темных улочках, где прохожий ступает осторожно, чтобы не запутаться ногою в рыбачьих сетях и о рыбью чешую не поскользнуться. Все, как всегда. Но может быть, сошедшим с горы чудится что-то в лице земли и неба едва уловимое, новое, так же как в лице Иисуса; как будто чуть-чуть переменилось, передвинулось все, грозно для одних, а для других желанно. Иисус вошел в синагогу (Ио. 6, 59), -- и народ -- за Ним; не все пять тысяч, конечно, а лишь несколько сотен, которые могли в ней поместиться, в том числе фарисеи и книжники, учителя Израиля. Только, вероятно, немногие, с надеждой и страхом, большинство же, с праздным любопытством, ждут, чем кончится сегодня то, что началось вчера: будет ли Иисус царем, наступит ли царство Божие?
IV
совпадение свидетельства Иоаннова с Марковым, вопреки различным степеням их приближения к тому, что нам кажется "исторически подлинным". Какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе (Ио. 6, 30), -- спрашивает Иисуса народ в синагоге. Так, по Иоанну, а по Марку: Вышли фарисеи, начали с Ним спорить и требовали от Него знамения с неба, искушая Его (Мк. 8, 11). Это происходит, по свидетельству Марка, хотя и не в самом Капернауме, а где-то поблизости от него, на берегу Геннисаретского озера, в неизвестных, кажется, самому Марку, "пределах Далмануфских" (8, 10), и не после первого умножения хлебов близ Вифсаиды, а после второго, в Десятиградии; но, так как первое и второе слиты в одно у Иоанна, то эта разница двух свидетельств несущественна. В главном же оба согласны; требуемое "знамение с неба" есть исходная точка всего, что произойдет и чем решится земная судьба Иисуса.
V
С тем же исторически подлинным ядром воспоминания мы имеем дело и в другом глубоком совпадении синоптиков с IV Евангелием. Очень знаменательно и не случайно, конечно, целых шесть согласных свидетельств (по два -- в первом и втором Евангелии, по одному -- в третьем и четвертом) изображают теми же почти словами Евхаристическое действие Господа перед Умножением хлебов: Взял пять хлебов... взглянув на небо, благословил и преломил хлебы, и дал ученикам Своим (Мк. 6, 41; Мт. 14, 19). То же действие изображается и в Тайной Вечере, у синоптиков. Обе вечери соединяются повторением слов: "преломил, благословил", ἒκλασεν ευχάριστη, -- в одно таинство -- Евхаристию. Если же мы имеем в Евангелиях, хотя бы отчасти, "Воспоминания Апостолов", по слову Юстина, то в этом соединении Вифсаидской вечери с Тайною могло уцелеть исторически подлинное воспоминание о том, что действительно испытывали первые свидетели обоих событий1. Двое учеников, по воскресении Господа, пройдя с таинственным Спутником шестьдесят стадий, пяти-шестичасовой путь, от Иерусалима до Эммауса, и не узнав Учителя ни по лицу, ни по голосу, тотчас узнают Его по тому, как Он благословляет и преломляет хлеб за вечерью, -- видимо, для них давно привычному и незабвенно-памятному действию (Лк. 24, 13--31). Если так, то предсмертная Тайная Вечеря -- не первая и не единственная, а одна из многих. Если же в IV Евангелии не повторяется о ней свидетельство Синоптиков, то это еще не значит, что оно здесь отвергнуто. Приимите, ядите; сие есть тело Мое (Мк. 14, 22), -- этим словам Иисуса, сказанным, по свидетельству Синоптиков, на Тайной Вечере, соответствуют слова Его, сказанные, по свидетельству IV Евангелия, в Капернаумской синагоге: хлеб, который Я дам, есть плоть Моя (Ио. 6, 51). Хлеб Вифсаидской вечери -- плоть Капернаумской утрени. Если тот, неизвестный нам, творец IV Евангелия, которого мы называем "Иоанном", в этом прав, то очень вероятно, что Иисус, в последний год жизни Своей, от Вифсаидской Пасхи до Иерусалимской, готовил учеников к последней Тайной Вечере, -- к тому, чтобы они поняли, что значит: "приимите, ядите; сие есть Тело Мое". Этого они не могли бы понять в Иерусалиме, если бы уже раньше, в Капернауме, а может быть, и еще много раз, не слышали: "хлеб, который Я дам, есть плоть Моя". Только постепенно и медленно могло войти это неимоверное слово в их душу и плоть. Если все это действительно так, то и в этом согласии Марка-Петра с Иоанном мы прощупываем исторически подлинное ядро воспоминания сквозь все покровы мистерии: не было бы и Тайной Вечери, не будь Капернаумской утрени.
VI
... Начали же иудеи спорить между собою: "как Он может дать нам есть плоть Свою?" (Ио. 6, 52). Спор их между собою кончается спором с Иисусом. Так у Иоанна; почти так же у Марка: вышедши, фарисеи начали с Ним спорить (8, 11). Марк не говорит, о чем, но более чем вероятно, что и этот спор, после Умножения хлебов, так же как тот, Капернаумский, относится к непостижимому для иудеев смыслу Вифсаидской вечери: "Хлеб, который Я дам, есть плоть Моя". Спор, начатый в Капернауме, в предсмертную Пасху Господню, кончается в Иерусалиме, в Пасху смертную, и опять-таки более чем вероятно, что Иисус знает уже тогда, в Капернауме, чем и где кончится спор. Если и это действительно так, то и здесь, в Иоанновом свидетельстве, мы заглядываем так глубоко, как, может быть, нигде в Евангелии, сквозь мистерию в историю; открываем и здесь ту невидимую точку, как бы ось, на которой вращается вся жизнь человека Иисуса, а потом разбивается, как задевшая осью колеса за мету ристалища, колесница. Снова и здесь, еще яснее, страшнее, мы понимаем, что значит для нас и для всего человечества: "жизнь Иисуса не кончена, но, едва начатая, прервана".
VII
Что исторически подлинное ядро в этом соединении Вифсаидской вечери с Тайною, возможно не только в воспоминаниях учеников, но и в сознании самого Учителя, нами прощупано верно, видно также из того, что первое дошедшее до нас изображение Евхаристии, в катакомбных росписях, есть Умножение хлебов2"Иоанновых", вытекает не из Тайной Вечери синоптиков, а из Капернаумской утрени IV Евангелия3. Это значит: каждая церковная обедня -- обед Вифсаидский; в каждой Евхаристии все еще совершается и будет совершаться до конца времен Умножение хлебов, -- вечно неудающееся и возобновляемое, с надеждой, что удастся, наконец, когда-нибудь, царство Божие на земле, как на небе; разрешение того, что мы называем так плоско и грубо "социально-экономической проблемой"; вместо нашего равенства в рабстве и ненависти -- "коммунизма" сатанинского, равенство в любви и свободе -- Коммунизм Божественный; вечное воздыхание мира: да приидет царствие Твое.
VIII
Это говорил Он в синагоге, уча в Капернауме (Ио. 6, 59). Рабби Иешуа учит народ в синагоге, "по обыкновению Своему" (Лк. 5, 16) и всех тогдашних учителей Израиля, в субботние дни: значит, и этот Капернаумский день -- суббота, а канун его, день Вифсаидской вечери, -- пятница, должно быть, предпасхальная. Ровно через год, в Страстную Пятницу, по свидетельству IV Евангелия, вопреки синоптикам, -- в тот самый день, когда заколается Пасхальный агнец, распят был Иисус. Вот что значит, в самом начале Иоаннова свидетельства о Вифсаидской вечере и Капернаумской утрене, как бы мимоходом оброненный намек: приближалась же Пасха, праздник Иудейский (6, 4). Пасха против Пасхи, Агнец против Агнца: таков для Иоанна смысл обеих Пятниц, -- первой, Блаженной, Вифсаидской, едва не исполнившей весть о царствии Божием, и последней, Голгофской, Страстной. Кость Его да не сокрушится, -- вспомнит Иоанн (19, 36) пасхального Агнца (Исх. 12, 46), свидетельствуя о неперебитии голеней Распятого. Агнцева плоть вкушаема, по закону Моисееву, вместе с "опресночным хлебом", азимом: здесь уже дано в прообразе будущее соединение хлеба с Плотью: хлеб, который Я дам, есть плоть Моя. Если же сердцу человека Иисуса ближайшее из всех пророчеств -- Исаиино, об "Агнце, взявшем на Себя грех мира" (53, 6--7), то, может быть, и для самого Иисуса, так же, как для Иоанна, тайна Вифсаидской вечери открывается в Капернаумской утрене. Ядущий Меня жить будет Мною, -- говорит уже не только человек Иисус, во времени, в истории, но и закланный от создания мира, Агнец, -- в вечности, в мистерии,
IX
"Не бо врагом Твоим тайну повем", -- молятся причастники. Мог ли Сам Господь поведать тайну Свою врагам? Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями (Мт. 7, 6). Это делать другим не велит; как же делает Сам? Чтобы ответить на этот вопрос, с такою же нерелигиозной, а, может быть, и неисторической, легкостью, с какою отвечает на него почти вся евангельская критика наших дней, вспомним, что во всякой человеческой толпе, кроме "псов" и "свиней", могут быть и дети Божии, а в этой Иудейской, -- больше, чем в какой-либо другой, потому что "спасение от Иудеев" (Ио. 4, 22). Вспомним, что люди, только что сошедшие с горы Хлебов, были там уже на один волосок от царства Божия; ели хлеб с неба вчера, и сегодня все еще верят, что Иисус может сделать то, чего не сделал Моисей, -- дать людям "истинный хлеб, сходящий с небес". Равви! подавай нам всегда такой хлеб (Ио. 6, 33--34). Вспомним, что в какой-то одной, внутренней, огненной точке экстаза, "выхождения из себя", может быть, весь народ, так же как Иисус с Двенадцатью, сойдя с горы, "переправился на ту сторону" не только моря, но и мира; что-то и для всего народа переменилось, передвинулось в мире; что-то увидел и он в лице земли и неба, чего не видел еще никогда. Вспомним, что Иисус говорит, и народ слушает Его, уже не совсем во времени, в истории, хотя еще и не совсем в вечности, в мистерии, а на сумеречной между ними границе, -- там, где мы никогда не бывали, а потому и не знаем, что здесь может и что не может быть сказано. Левые критики утверждают, будто бы Господь всегда говорит одним и тем же голосом, который слышится им у синоптиков; но наблюдение это поверхностно и недоказуемо. Более, чем вероятно, что, когда близким Иисуса кажется, что Он "вышел из Себя", "сошел с ума" (Мк. 3, 21), то Он говорит уже и здесь, у синоптиков, иным голосом, может быть, тем самым, который слышится нам в IV Евангелии. Вспомним, наконец, что, когда на вопрос иудеев, в Капернаумской синагоге: что нам делать, чтобы творить дела Божьи? -- Иисус отвечает: вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого послал Бог (Ио. 6, 28--29), -- то Он говорит уже не только слушающим Его иудеям, но и всему Израилю -- всему человечеству. Стены синагоги бесконечно, в эту минуту, раздвигаются для нас, так же, как для самого Иисуса; мы знаем, знает и Он, что будет услышан до пределов земли и до конца времен. Вспомнив все это, мы, может быть, поймем, что Иисус, хотя и не знал, -- не хотел, не мог, не должен был знать, -- примет ли Его мир или не примет, но должен был открыть миру тайну Свою: Я есмь хлеб жизни: приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать вовек (Ио. 6, 35). Это и значит: Иисус, в то Капернаумское утро, должен был говорить так, как Он говорит в IV Евангелии.
X
Было, может быть, серенькое утро; был скучный день, и наверное, -- жалкая толпа иудеев, для Рима -- мира -- уже и тогда, как теперь, отверженного племени "жидов". И самый жалкий из них, самый отверженный, был "маленький Жид", бывший каменщик, рабби Иешуа, -- и были эти неимоверные, ни на что земное не похожие, самые нечеловеческие, нездешние слова, какие когда-либо были и будут сказаны, решающие судьбы мира на веки веков. Только один Человек на земле, Он, -- больше никто никогда, в этом чудо, -- мог их сказать: Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий имеет жизнь вечную, и Я воскрешу Его в последний день: Ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинно есть питие. Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий во Мне пребывает, и Я в нем. Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес (Ио. 6, 54--58). Слушают иудеи в синагоге, слушает все человечество до пределов земли и до конца времен; слушает -- не слышит: видит -- не узнает: Не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и мать мы знаем? Как же Он говорит: "Я сшел с небес"? ... Как может Он дать нам есть плоть Свою? ... Какое жестокое слово! Кто может это слушать? (Ио. 6, 42; 52; 60). Εκληρὸς λόγος, "жестокое", "жесткое", как бы каменное, слово, непонятное, нерастворимое ни в разуме, ни в сердце человеческом. Плоть человечью есть, кровь человечью пить, чтобы спастись, -- не надо ли "сойти с ума", чтобы это понять и принять? Вот когда Он "вышел из Себя", "сошел с ума", не только для близких, но и для всего Израиля -- всего человечества. Здесь же, в Капернаумской синагоге, год назад, тоже в день субботний, первый день служения Своего, исцелил Он бесноватого, и вот теперь кажется Сам бесноватым. Теперь узнали мы, что бес в Тебе (Ио. 8, 52), -- думает, может быть, уже не только Иуда Дьявол. Бесом Он одержим и безумствует; что слушаете Его? (Ио. 10, 20),-- может быть, тогда уже говорят, в Капернаумской синагоге, шепотом, как потом скажут громко, во всем Израиле -- во всем человечестве. "Кто может это слушать?" -- ропщут, а все-таки слушают. Будь Он просто "сумасшедший", "бесноватый", -- руки на него наложили бы, как некогда хотели это сделать близкие Его. Но это не так просто: все еще помнят, как вчера, а может быть и сегодня, только что надеялись, что Он -- Мессия, царь Израиля. Чем пристальнее вглядываются в Него, тем больше недоумевают: "Кто это? что это?" В том-то и ужас их, что не могут решить, кто Он, -- Сын Божий или "сын дьявола"; только жмутся друг к другу, глядя на Него, дрожат, как овцы в загоне, пустившие к себе нечаянно льва; только чувствуют, что пахнет от Него миром нездешним, как от человека, вошедшего прямо с крещенской стужи в теплую комнату, пахнет морозом. Так же и у них, как у Двенадцати в лодке, когда они увидели Его, идущего по водам, волосы на голове дыбом встают от неземного ужаса: так же и они готовы закричать: "призрак! phantasma!" и бежать от Него, как от страшилища.
XI
Знает ли Он это? И если знает, то зачем выбирает, как будто нарочно, самые для них "жестокие", невыносимые, непонятные слова: как будто не может насытиться соблазном их, возмущеньем и ужасом?4 Видит, что каждое слово Его -- острый нож для них, и все глубже вонзает его в сердца их и переворачивает в нем. Вместо обычных для еды человеческой слов: ἐσθιεῖν, φαγεῖν, и без того уже страшных в этом сочетании слов: "есть плоть Мою", "есть Меня", -- употребляет еще страшнейшее, только для еды звериной обычное слово: τρώγειν, "пожирать". Так в греческом подлиннике; так же, конечно, и в арамейском. Кто бы ни был творец IV Евангелия, в этом не мог не ослышаться, неверно запомнить или сочинить от себя: слишком это страшно, соблазнительно, и потому, незабвенно-памятно, подлинно. И уж конечно, тоже не случайно слово это повторяется в четырех стихах (54--58) четыре раза, один за другим: Плоть Мою пожирающий... имеет жизнь вечную... Плоть Мою пожирающий... пребывает во Мне, и Я в нем. ... Пожирающий Меня, жить будет Мною. ... Пожирающий хлеб сей, жить будет вовеки. Что это значит? Господь Бог твой (Израиль) есть огнь пожирающий пожирающий -- с пожираемым. Кто знает, какое блаженство больше -- любить или быть любимым, пожрать или быть пожранным? Но лютее ненависти кажется любовь тому, кто не любит: самые нежные слова любви -- самые жестокие; и бежит нелюбящий от любви, как от огня. Вот неизвестнейшая мука Иисуса Неизвестного; казаться не тем -- обратным тому, что Он есть; любящему казаться ненавидящим, пожираемому -- пожирающим. Это и значит: В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не узнал.
XII
Если мы верно угадали тайну "Атлантиды", "Запада", -- обетование первому человеку первого человечества, Адаму--Атланту: Семя Жены сотрет главу Змия, -- то люди, от начала мира, знали так же несомненно, что Христос будет, как мы знаем, что Он был. Если мы угадали верно тайну "богов Атлантиды" -- Озириса, Таммуза, Адониса, Аттиса, Митры, Диониса, -- Боговкушение, Теофагию, то люди, от начала мира, алкали Плоти Омна, как хлеба алчет умирающий от голода; жаждали Крови Его, как умирающий от жажды жаждет воды. Когда же Сын пришел, чтобы дать людям Плоть и Кровь Свою, не узнали Его и не приняли.
XIII
Как соблазнительно "жестокое" слово Господне о Плоти и Крови Его не только для иудеев, но и для ближайших учеников Его, из которых многие, после того слова, -- отошли от Него, и уже не ходили с Ним, -- видно по заключительным словам Иисуса, измененным в нашем каноническом чтении: Это ли соблазняет вас?.. Дух животворит, плоть не пользует ни мало. Слова, которые Я говорю вам, суть дух и жизнь (Ио. 6, 61--63). Если бы это действительно сказал Иисус, то Он не только смягчил бы "жестокое" слово, как бы Сам ужаснувшись его, но взял бы его назад, уничтожил вовсе, отрекся от Себя самого; таинство Плоти и Крови понял бы "духовно", иносказательно. А если так, то незачем было бы Ему ни рождаться, ни умирать, ни воскресать во плоти. Слишком явное противоречие это почувствовал древнейший Сиро-Синайский кодекс, и сделал попытку восстановить подлинные слова Господни: Дух животворит плоть. Как же вы говорите: "Плоть не пользует нимало?"6 заклатися и датися в снедь верным. "Ядущий Меня жить будет Мною". -- "Кто может это слушать?" Слушаем, но уже не слышим; так привыкли -- оглохли, за две тысячи лет. Дальше иудеев, дальше язычников, мы, христиане, от того жесточайшего-нежнейшего слова любви. В скольких беспечных причастников, как в Иуду на Тайной Вечере, вошел сатана! -- "Вы сегодня причащались?" -- "Да, сподобился". -- "Поздравляю". И дело с концом, а завтра, может быть, вторая всемирная война. "Все будут убивать друг друга" -- это вавилонское пророчество исполняется над нами так, как ни одно из пророчеств. Слово о вкушаемой Плоти Господней -- одно из тех слов Его, которые кажутся обращенными к нам больше, чем к кому-либо другому, за две тысячи лет христианства. Хотим не хотим, мы сделаем выбор между спасением и гибелью: поймем, что значит: "Ядущий Меня жить будет Мною", -- или себя пожрем.
XIV
Все ли единодушны в толпе иудеев, слушающих Иисуса, в то Капернаумское утро? Нет, не все. ... Стали спорить между собою, говоря: как может Он дать нам есть плоть Свою? Спорят -- значит, несогласны: одни ближе к Нему, другие дальше. Приняли Его и узнали, может быть, только те, кого называет Он "младенцами": утаил сие от мудрых и разумных, и открыл младенцам (Мт. 11, 25). Но решают, увы, в делах человеческих, и в этом деле решат, не младенцы, а взрослые. Что произошло тогда в Капернаумской синагоге, мы не знаем с точностью; знаем только, по свидетельству Иоанна, что с этого времени, многие из учеников отошли от Него, и уже не ходили с Ним (6, 66). Если отошли, отпали самые близкие, то тем более далекие -- весь народ. Как произошло отпадение, мы можем отчасти догадываться, по свидетельству того же Иоанна. "Как может Он дать нам есть плоть Свою" -- начали спорить ": значит, уже не с Ним. Молча слушают Его, с возрастающим недоумением и ужасом. Очень вероятно, что, когда отзвучали последние слова Его: никто не может прийти ко Мне, если то не будет дано ему от Отца Моего (Ио. 6, 65), -- наступила вдруг такая тишина, что слышался только однозвучный шелест дождя на дворе синагоги. Вслушиваясь в эту тишину, вглядываясь в отдельные лица и в общее лицо толпы, враги Его, книжники и фарисеи, "мудрые и разумные", могли торжествовать; дело Его, казалось им, проиграно. Взял певец фальшивую ноту, глупость сказал умный человек, и наступило вдруг неловкое молчанье, а здесь -- еще хуже. Несколько месяцев назад, по исцелении сухорукого, в день субботний, в этой же Капернаумской синагоге, -- вышедши, фарисеи немедленно составили с иродианами заговор против Него, как бы Его погубить (Мк. 3, 6). Заговора теперь не нужно: сам Себя погубил. Был вчера Мессия, царь Израиля, а сегодня -- ничто. Притчу о недостроенной башне могли бы Ему сегодня напомнить и фарисеи: положил основание и не мог совершить, и все видящие то посмеются, говоря: "начал строить, и окончить не мог". Только что было страшно, а теперь смешно: так думали враги Его, или, может быть, только хотели бы думать так.
XV
Вышел Иисус из синагоги, вместе с двенадцатью последними, от Него не отошедшими, верными Ему, -- в том числе и с Иудой: этот не отойдет от Него; будет верен Ему до конца. Вышли и фарисеи. С тихой и жадной усмешкой следят за Ним, должно быть узнали: как идет Он по тесной улочке Капернаума-городка, под дождем, ступая босыми ногами по грязным лужам, низко опустив голову, точно под навалившейся вдруг неимоверной тяжестью. Быстрым шагом уходит, точно бежит от Своих, от братьев, как братоубийца Каин: ныне проклят ты отземли... будешь на ней скитальцем (Быт. 4,11), -- Вот когда исполнилось над Ним пророчество: паче всякого человека обезображен был лик Его, и вид Его -- паче сынов человеческих... Презрен был и умален пред людьми, и мы отвращали от Него лицо свое (Ис. 52, 14; 53, 3). Радуются враги Его, а что, если бы узнали, что тридцати лет не пройдет, как один из них же, рабби Савл, скажет миру: Бог посадил Его одесную Себя, на небесах. ... И дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних (Ефес. 1, 20--22; 2, 9--10).
XVI
Вышли из Капернаума-городка на большую дорогу двенадцать нищих бродяг, а впереди них -- Тринадцатый. Сам, должно быть, не знал, куда идет, -- только бы прочь от Своих -- от Израиля. Может быть, не знали и они; шли этим первым, для них еще неведомым, крестным путем, с таким же недоумением и ужасом, с каким пойдут тем последним, в Иерусалим: Шел Иисус впереди них, а они недоумевали, и, следуя за ним, ужасались (Мк. 10, 32). Вдруг остановился, обернулся к ним и, когда они подошли, заглянул в глаза им всем, от Петра, до Иуды, таким глубоким взглядом, каким еще никогда не заглядывал. И сделалась опять такая же тишина, как давеча в синагоге. Тогда Иисус сказал Двенадцати: не хотите ли и вы отойти от Меня? (Ио. 6, 67). В миг между вопросом и ответом, снова, как уже столько раз это было и будет, все заколебалось, как на острие ножа; судьбы человечества решались на веки веков; ужас был такой, какого, может быть, не было еще никогда и не будет в мире: что, если и эти Двенадцать последних отойдут, оставят Его одного? Сын Божий пришел спасти мир и не спас, -- может ли это быть? Может, если и Бог Всемогущий мир спасти не может насильно; если свободы человеческой в любви не нарушает и Он. Вот что решалось в тот ужасающий миг. Ныне все народы -- как капля из ведра и как пылинка на весах... как ничто перед Ним (Ис. 40, 15--16). Все народы -- все миры. Сколько их уже угасло и еще угаснет, как улетающих под вьюгою искр от ночного костра! Мог бы и наш мир погибнуть так же бессмысленно. Но Симон Петр ответил: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. Следующие за тем слова не могли быть сказаны Петром тогда; сказаны были потом, в Кесарии Филипповой. В этом синоптики правее IV Евангелия внешне-исторически; но внутренне все-таки прав Иоанн; эти, еще не сказанные, слова уже прочел Господь в сердце Петра: и мы уверовали и узнали, "мир Тебя не узнал -- узнали мы". Ужас миновал -- спасся мир. И дальше пошли, куда глаза глядят, по грязной дороге, под скучным и злым дождем, двенадцать нищих бродяг, а впереди -- Тринадцатый, -- все, кроме Иуды Дьявола, с такою радостью в сердце, как будто уже наступило царство Божие.
XVII
Здесь начинается вторая, после первой, до Крещения, утаенная жизнь Иисуса; второе "лето Господне", уже не "блаженное", а скорбное; бегство Иисуса от Израиля к язычникам, от своих к чужим; изгнание вольное и невольное. Месяцы этого года, 30--31-го нашего летосчисления, 16--17-го кесаря Тиберия, определяются для нас с почти несомненной исторической точностью: от Пасхи, начала апреля-низана, 30 года, до начала того же месяца 31 года, -- 7 апреля, по очень, кажется, древнему, у Климента Александрийского уцелевшему преданию Церкви, о том, когда Иисус был распят7. Кроме этих двух точек есть и третья, в конце скитальческого года, перед последним смертным путем из Капернаума в Иерусалим. Когда же пришли в Капернаум, то подошли к Петру собиратели дидрахм и сказали: Учитель ваш не даст ли дидрахмы? (Мт. 17, 24). Это собирание дидрахм, иудейской дани на храм, происходило 15 марта-адара8. В этот последний год, чем дальше отходит от Иисуса и учеников Его, ближайших свидетелей жизни Его, великое светило Конца -- Вечности, тем глубже эта жизнь, вышедшая только что из времени в вечность, снова вдвигается во время, возвращается в нашу историческую оптику времени. Вот почему и в евангельских свидетельствах, чем дальше от конца мира, ближе к концу Иисусовой жизни, тем точнее становится счет времени: месяцы скитаний, недели последнего пути в Иерусалим, дни в Иерусалиме, часы после Гефсимании, минуты на кресте.
XVIII
Оптике времени соответствует и оптика пространства: чем дальше от конца мира, ближе к концу Иисусовой жизни, тем точнее становятся меры, пространственные, географические, в евангельских свидетельствах; видимому для нас все яснее движению во времени соответствует и движение в пространстве, тоже все яснее видимое для нас. Кажется, по свидетельству Марка-Петра, неразлучного Иисусова спутника, можно проследить почти все пути Его скитаний. После первого Умножения хлебов, -- отправившись оттуда -- (из Капернаума) -- пришел в пределы Тирские и Сидонские (Мк. 7, 24). Значит, от Израиля уходит к язычникам, от своих -- к чужим. Вышедши же из пределов Тирских через Сидон, пошел опять к морю (озеру) Галилейскому, через пределы Десятиградия (Мк. 7, 31),-- на восточном берегу озера, в земле язычников: снова, значит, приближается к Израилю. После второго Умножения хлебов, -- прибыл в пределы Далмануфские (Мк. 8, 10), -- на западном берегу озера: значит, снова уходит от язычников к Израилю, от чужих к своим; но не надолго. После требования знамения с неба фарисеями, -- оставив их, опять вошел в лодку и отправился на ту сторону (озера) (Мк. 8, 13), -- в Вифсаиду Юлию. После исцеления слепого в Вифсаиде, -- пошел... в селения Кесарии Филипповой (Мк. 8, 27). Значит, опять от Израиля уходит к язычникам. После исповедания Петра и Преображения, -- вышедши оттуда (из Кесарии), проходили через Галилею (Мк. 9,30). Значит, опять от язычников -- к Израилю. И, наконец, -- последний путь в Иерусалим (Мк. 10, 1). Сам остерегает учеников Своих, посылая их на проповедь: на путь к язычникам не ходите (Мт. 10, 5), -- и Сам же к ним идет. Но, и покинув, отвергнув Израиля, как будто навсегда, вдруг вспоминает: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. ... Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам (Мт. 10, 25 --26). Вот человек Иисус, в человеческой немощи своей, в сомнении, борении с самим Собою. "Мечется, прячется, как насмерть раненый зверь", -- могли бы сказать о Нем враги Его; мог бы сказать Иуда враг, тоже спутник Его неразлучный. Норы имеют шакалы, и птицы небесные -- гнезда, а Сын человеческий не имеет, где приклонить голову (Лк. 9, 57). То бежит от Израиля к язычникам, то возвращается к нему, как будто подходит к порогу его, с надеждой заглядывает в него, и тотчас опять отходит с безнадежностью; хочет и не может покинуть его навсегда: "слишком любил -- перелюбил Израиля". Сколько раз я хотел собрать детей твоих... и вы не захотели! (Лк. 13, 34).
XIX
παρεπορεύοντο, -- как бы "крадучись", "тайком", минуя населенные места9, -- и не хотел, чтобы кто узнал Его (Мк. 9, 30). Кажется, ясно, что прячется, но от кого и от чего, -- совсем не ясно, и в голову никому не придет, за две тысячи лет, спросить об этом. Смутно помнит Петр-Марк о скитальческих путях Иисуса; помнит еще, куда Он ходил, но зачем, -- уже забыл, или не хочет, боится вспоминать. Матфей и о самих путях уже почти забыл, а Лука забыл совсем10. Внешними только, географическими точками отмечен в евангельских свидетельствах утаенно-скитальческий путь Иисуса, и за две тысячи лет никто не увидит, что эти точки -- капли крови; что этот страшно людьми забытый путь на земле Сына человеческого -- как бы, в самом деле, насмерть раненого зверя кровавый след.
XX
Медленно великое светило Конца, солнце царства Божия, отходит от земли; медленно понимает Иисус, что время еще не исполнилось, брачный пир не готов: Агнец еще не заклан. С медленно в сердце проникающей горечью видит Он, как поворачиваются люди спиной к царству Божию: ... звать послал... на брачный пир... и не хотели прийти... но, пренебрегши то, пошли, кто на поле свое, а кто на торговлю свою (Мт. 22, 3--5). Косность и тупость людей бесконечную так испытал на Себе Иисус, как никто11. Мертвым мертвецов своих погребать предоставь (Мт. 8, 22), -- вот страшное слово Живого в царстве мертвых. Понял Он, что весь Израиль, а может быть, и все человечество -- поле мертвых костей. Сын человеческий, пришед, найдет ли веру на земле? Весь труд Его жизни не даром ли? Мир пришел спасти, и не спас? Вот рана в сердце Его, источающая кровь.
XXI
остаться наедине с Двенадцатью, учить их и готовить к последнему пути, крестному. Уходит от мира сего, чтобы увести их в свой мир; спасти это последнее, единственное, что осталось у Него на земле. "Мир Его не узнал", -- эти узнают; "свои не приняли", -- примут эти12. Зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, -- возлюбив Своих, сущих в мире, возлюбил их до конца, -- сказано о всех Двенадцати на Тайной Вечере, -- когда дьявол уже вложил Иуде Симонову Искариоту предать Его (Ио. 10, 13, 1--2). Знал же Иисус от начала, кто предаст Его. ... Не двенадцать ли вас избрал Я, но один из вас -- дьявол (Ио. 6, 64; 70). Как бы легко мог сказать ему: "уйди"; но вот, не скажет. Приходящего ко Мне не изгоню вон (Ио. 10, 6, 37). Будет и его любить до конца -- до последнего лобзания, которым тот предаст Его в Гефсимании. Все они идут за Ним покорно, еще не зная, куда Он ведет их и зачем; молча удивляются-ужасаются, почему ушел Он от царства тогда, на горе Хлебов, и теперь уходит от мира. Господи! что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру? (Ио. 14, 22). Так же, как братья Его, могли бы и они сказать: Втайне не делает никто ничего (доброго), но всякий ищет сам быть известным. Если Ты делаешь такие дела, то яви Себя миру (Ио. 7, 4). Не понимают, ужасаются, а все-таки идут за Ним, куда бы Он их ни повел, потому что любят Его бесконечно. Может быть, уже и теперь Он говорит им, что скажет в ту предсмертную ночь: вы -- друзья Мои... Я уже не называю вас рабами, потому что раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Ио. 15, 15). Может быть, уже и теперь молится за них, как будет молиться в ту предсмертную ночь: Отче! Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне. ... Отче Святый! соблюди их во имя Твое... чтобы они были едино, как и Мы (Ио. 17, 1--13).
XXII
Слишком рано, конечно, празднуют враги Его победу над Ним, после Капернаумского утра: только теперь начинается между ними неземной поединок. Только тело врага убивает враг, в поединке земном, а в этом -- и тело, и душу; временная жизнь или смерть решается в земном поединке, а в этом -- вечная. Если Он -- с Богом, то они -- с дьяволом, и наоборот. Самое страшное, что может сделать человек с людьми, Он делает с ними, когда говорит: ваш отец -- диавол (Ио. 8, 4). То же и они делают с Ним, когда говорят: теперь узнали мы, что бес в Тебе (Ио. 8, 52). Большего поединка Бога с дьяволом не было в мире и не будет, потому что большей любви, чем у Него, и большей ненависти, чем у них, не было в мире и не будет. Что разжигает их ненависть? Тайный, скрытый от них самих, только изредка, прямо в глаза им заглядывающий, в жилах их всю кровь леденящий ужас: "Кто это? что это? откуда?" Смутно чувствуют они в Нем Существо неземное. То, что говорят им в свое оправдание слуги их, посланные схватить Его и не посмевшие это сделать: никогда человек не говорил так, как этот Человек (Ио. 7, 46), -- сами они чувствуют, сами признаются: мы не знаем, откуда Он (Ио. 9, 29). Кто же Ты? -- Долго ли Тебе держать нас в недоумении? (Ио. 8, 25; 10, 24). Сколько бы ни брали Его -- не возьмут: "между них" -- сквозь них -- проходит как дух. Сколько бы ни убивали Его, -- не убьют: все мечи их проходят сквозь Него, как сквозь дух. Сколько бы ни уверяли себя и других, что "в Нем бес", -- не уверят: тайное сомнение шевелится в них. Душу бы отдали -- и отдадут, чтобы подавить сомнение, но не подавят. Всякий грех и хула простятся человекам... Но кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек (Мт. 12, 31; Мк. 3, 29), -- слышат приговор Его над собою. Идите от Меня, проклятые, в огнь вечный (Мт. 25, 41). Этим-то вечным огнем и распаляется их ненависть. Вот чем Он держит их за сердце.
XXIII
Но и они держат Его. "Ваш отец -- дьявол", -- кому Он это говорит, -- всем ли иудеям? Но "от Иудеев спасение" (Ио. 4, 22). На две половины делится для Него не только Израиль, но и все человечество -- на пшеницу и плевелы, сынов Царства и сынов Лукавого, смешанных так, что не различить. ... Хочешь ли, пойдем, выберем их? ... Нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали с ними и пшеницы. Оставьте расти вместе то и другое до жатвы (Мт. 13, 28--30). Кто пшеница, кто плевел, не знает и Он; борется с врагом неуловимым. Сколько бы ни брал его -- не возьмет; сколько бы ни убивал -- не убьет. Плевел сегодня -- завтра пшеница; в Иуду вошел сатана сегодня, а завтра войдет в Петра, и ему скажет Господь: "Отойди от Меня, сатана!" Вот чем и они держат Его за сердце -- плевелом-пшеницей: Иудой Дьяволом -- Иудой Возлюбленным. На две половины делится мир: Петр -- в одной, в другой -- Иуда. И поединок в мире бесконечен: конец его -- конец мира -- Страшный Суд.
XXIV
Мартовские розы Тивериады отцветают так же скоро, как мечты о царстве Божием в слабых сердцах людских. С первым полуденным ветром, в начале мая, в глубокой, отовсюду горами стесненной котловине Геннисаретского озера наступает зной, а в конце мая, в начале июня становится невыносимым. Дышат болотной лихорадкой стоячие воды озерных лагун. Сквозь запах теплой воды и гниющей рыбы томно-лекарственно пахнут эвкалипты с облупленной кожей розово-телесных стволов,-- в голубоватом, лихорадочно-знойном тумане, мглистые призраки, а от дремлющих по шею в воде, облепленных черною тиною, буйволов пахнет свинятником. Даже ночи бездыханно-жарки. Тучи жалящих мухи мошек не дают заснуть, и тягостно в знойном мраке благоухание лимонных цветов. Вся цветущая равнина Геннизара -- как бы увядающий и тлеющий рай13"нечистом месте"14 1--5). Между этими двумя нечистыми местами, все оскверненное святое озеро -- святейшее место земли, где едва не наступило царство Божие, -- как бы с адом смешанный рай; царство Божие, смешанное с царством дьявола.
XXV
Знал Иисус, что надо Ему не только покинуть Израиля, но и отвергнуть его, проклясть; надо сказать: Се, оставляется вам дом ваш пуст (Лк. 13, 35). Но решиться на это, кажется, долго не мог. Всех утаенно-скитальческих путей Его мы не знаем: в IV Евангелии они иные, чем у синоптиков. Но и по тому, что мы знаем, видно, что много раз уходил Он от Израиля и опять возвращался к нему, с надеждой: "сколько раз Я хотел..." Долго решиться не мог -- наконец решился. Кажется, после второго Умножения хлебов, выйдя из пределов Далмануфских (Магдалинских, по Матфею, 15, 39), -- пошел, с учениками Своими, в селение Кесарии Филипповой (Мк. 8, 27), - на север, в горную страну, у подножия Ермона. Знал, уходя, что вернется в родную землю только для того, чтобы в ней умереть. Если мы верно угадываем времена последнего года Господня, то Иисус пошел в Кесарию в начале Геннизарского лета. Может быть, в эти знойные дни, тосковал Он о горной свежести родных Назаретских высот, а белеющий между выжженных холмов над озером снежный Ермон манил Его к свежести еще более родных, неземных высот.
XXVI
Где и когда проклял Господь Израиля, мы не знаем с точностью, но можем догадываться об этом по трем намекам. Первый -- то, что город Хоразин (Kerâse) упоминается только однажды, в слове Иисуса о трех нечестивейших городах Израиля -- Вифсаиде, Хоразине, Капернауме, и больше нигде в Евангельских свидетельствах: будучи в Хоразине или около него, Иисусу было естественно вспомнить о нем. Второй намек -- то, что нечестие этих городов сравнивает Господь с нечестием Тира и Сидона, а Кесария Филиппова находится в Сидонской области: идучи туда, было опять-таки естественно вспомнить Сидон. И, наконец, третий намек: на прямом и кратчайшем, двухдневном пути в Кесарию с Геннисаретского озера (через Tibnin или Gatir) находятся высоты Хоразинские, откуда Иисус мог окинуть последним, прощальным взором все расстилавшееся у ног Его, в белую знойную мглу закутанное озеро, место Блаженной Вести, от ее начала, горы Блаженств, над Капернаумом, до ее конца, горы Хлебов, над Вифсаидой, -- некогда святейшее место земли, а теперь оскверненное, -- смешанный с адом рай, царство Божие, смешанное с царством дьявола. Кажется, именно там, именно тогда, и сказал Господь притчу о "злом роде сем", -- может быть, не только Израиле, но и всем человечестве: Выйдя из человека, дух нечистый ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: "Возвращусь в дом мой, откуда я вышел". И пришедши, находит его незанятым, выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собою семь духов, злейших себя, и, вошедши, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом (Мт. 12, 44--45). Тогда начал укорять города, в которых наиболее явлено было сил Его, за то, что они не покаялись: Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они, сидя во вретище и пепле, покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо, если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе (Мт. И, 20--23). Это, может быть, не только тем трем, но и всем городам земли -- всему Граду Человеческому сказано; может быть, и наш Капернаум, христианский, до неба вознесшийся, до ада низвергнется.
XXVII
Проклял Господь Израиля, а все-таки любит его и будет любить до конца. На последнем пути в Иерусалим, когда Он увидит Его, то заплачет о нем: О, если бы и ты, хотя в сей твой день, узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих (Лк. 19, 42). Что произошло бы, если бы Иерусалим узнал, "что служит к миру его"; если бы начатая там Иисусом борьба кончилась Его победой, и в одном углу эллино-римского мира, orbis terrarum, основан был Град Божий, царство Божие? "Стал ли бы Иисус во главе народа Своего, чтобы начать новую эру всемирной истории, от нынешнего хода ее совершенно отличную?" -- спрашивают левые критики и отвечают: нет, если бы "Царю Иудейскому" удалось поднять восстание в народе, свергнуть власть иерархии, то Он был бы и Сам в величайшем затруднении, не зная, что Ему делать с этою властью"15будет, если Он снова придет и победит? Ведь и это будущее столь же невообразимо для нас, как и то прошлое, возможное или невозможное, и даже так, что эти недоумевающие люди решают: "Никогда не придет". Сын человеческий говорит нашему второму человечеству о гибели первого: как во дни перед потопом, ели, пили, женились, выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег: и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех, так будет и в пришествие Сына человеческого (Мт. 24, 38--39). Если не покаетесь, все так же погибнете (Лк. 19, 3). Что было бы, если бы Иисус тогда победил? Можно с уверенностью сказать одно: не было бы грозящей нам сейчас гибели второго человечества. Надо быть религиозно невменяемым, как люди наших дней, чтобы думать, что человечеству могло пройти даром убийство Сына Божия и что мир будет искуплен Им, не искупив себя перед Ним.
XXVIII
Все это, может быть, уже предвидел Иисус на Хоразинских высотах: может быть, тогда уже плакал о том, кого проклинал, -- не только о "злом роде сем", Израиле, но и о всем роде человеческом: сколько раз Я хотел... и вы не захотели! (Лк. 13, 34). И окинув последним взором Землю Святую -- Проклятую, пошел. Днем и ночью, в зной и стужу, в дождь и ведро, идут-идут двенадцать нищих бродяг, а впереди их Тринадцатый. Куда идут, сами не знают; знает Он один: -- на Крест.
1 Joh. Weiss, Das al teste Evangelium, 213, 217.
2 H. J. Holtzmann, Hand-Commentar zum N. Т., 80--81.
3 Justin., Apolog. I, 65. 66. -- Ignat., Philad. IV, I; Smyrn, VII, 2, VIII, 1. -- Didache, IX, 5, X, I, XIV, I. -- Iren., IV, 18, 5, V, 2,2. -- Zahn, Das Evangelium des Johannes, 1821, S. 555. -- W. Bauer, Das Johannesevangelium, 1925, S. 98.
4 Joh. Weiss. Die Schriften des N. Т., IV, 102--103.
5 "во дни Ноя.", в первом, погибшем человечестве; тот же корень xpeayeiv, в слове "троглодиты" -- "людоеды"). Th. Zahn, Das Evangelium des Johannes 352--353, τρώγειν, слово для еды звериной, ad Odyss., VI, 90, comment. Eustatius.
6 Fr. Spitta, Das Joharines-Evangelium, 1910, S. 161.
7 Osk. Holtzmann, Christus, 1922, S. 73.
8 Mischna, Schek., I, 1--3. -- H. J. Holtzmann, Hand-Comentar zum N. Т., 261. -- Klausner, Jesus of Nazareth, 304.
9 W. Wrede, Das Messiasgeheimniss in den Ev., 34: "stahlen sich durch Galilaea hin".
10
11 Joh. Weiss, Die Predigt Jesu vom Reiche Gottes, 1900, S. 100--101.
12 Osk. Holtzmann, 235.
13
14
15