• Приглашаем посетить наш сайт
    Пушкин (pushkin-lit.ru)
  • Франциск Ассизский (Легенда)

    Франциск Ассизский (Легенда)

    Часть первая

    I

    Это было в Сpeдние века.
    На высотах Умбрии лесистой,
    Где смолою пахнет воздух чистый,
    И в затишье сонном городка
    Только ласточки поют в карнизе
    Вековых бойниц, поросших мхом, —
    Бернадоне Пьетро жил в Ассизи,
    Торговал он шелком и сукном.
    У него был сын. Веселый, нежный,
    В темной лавке старого купца
    Мальчик рос, мечтательный, небрежный
    К деньгам, счетам строгого отца.
    Он не мог понять его заботы
    О товарах, ценах, и в тоске
    Все следил, как Пьетро сводит счеты
    С важным видом мелом на доске.
    Скучно! Он глядит из-за прилавка,
    Поскорей бы за город и в лес,
    На поля, где зеленеет травка!..
    Иногда про сына своего
    Думал Пьетро хитрый, скопидомный:
    «Мой Франческо – мальчик добрый, скромный,
    Но купца не выйдет из него:
    Слишком нежен, слишком ручки белы.
    Все б ему наряды и духи,
    Все б ему романы да новеллы
    И стихи, проклятые стихи!
    Ох, уж эти мне поэты – манят
    Грезы славы. Признавался сам,
    Что однажды, глупой рифмой занят,
    Он едва не продал господам
    Из Кремоны мне в убыток полку
    Лучших свитков голубого шелку.
    Надо меры строгие принять!»
    И на сына Пьетро негодует.
    А меж тем его, как прежде, мать
    Мальчик вырос; деньгам не узнал
    Он цены: чтоб только видеть вечно
    Радостные лица, он бросал
    Золото пригоршнями беспечно.
    Он любил веселье, жизнь, людей
    И родную зелень сосен, воду,
    Пиршеств шумную свободу.
    За столом, когда в кругу гостей
    Он смеялся и шутил бывало —
    В шутках что-то детское звучало
    И такое милое, что всех
    Побеждал невольно этот смех

    II

    По лугам росистым, полным мира,
    Шли друзья однажды утром с пира.
    Вдруг они Франциска у креста
    В брошенной часовне увидали,
    Бледного, поникшего в печали.
    Он у ног распятого Христа
    Горько плакал. В праздничной одежде
    Никогда таким он не был прежде:
    Пред ними – новый человек.
    «Что с тобой, о чем ты плачешь?» – «Братья,
    Плачу я о Господе моем!..
    Бедный!.. Посмотрите на Распятье,
    Он страдает!.. Слезь моих о Нем
    Не стыжусь пред целым миром, всюду
    О Христе я громко плакать буду!..»
    И, обняв подножие Креста,
    Он припал к нему еще любовней:
    В это утро, в брошенной часовне
    Понял он страдания Христа.

    III

    Собиралось в лавке у Франциска
    Много знатных рыцарей и дам.
    Шляпу сняв, он кланялся им низко:
    «Есть обновки, заходите к нам!»
    И встречал их ласково у двери.
    Подражая ловкому купцу,
    Он развертывал куски материй,
    «Вот это вам к лицу!»
    Своему усердью сам не верил,
    Думал об итогах барыша,
    Торговался, ткань аршином мерил,
    И волною мягкою шурша,
    Падал желтый шелк под блеском солнца.
    Дамы деньги вынули. В луче
    Заиграло золото червонца.
    У одной был сокол на плече.
    Пахло тонкими духами. Метки
    Их остроты, легок разговор;
    И ласкаются у ног сеньор
    С острой мордой белые левретки.
    Но Франциск на улицу взглянул:
    Там, под знойным солнцем, у порога
    Робко нищий руку протянул
    И сказал: «Подайте ради Бога!» —
    «Бог подаст», – рукой он сделал знак.
    Но как только отошел бедняк,
    Сердце сжалось от стыда и боли.
    «Что я сделал!» – бледный, он умолк,
    И не в силах притворяться доле,
    Он за полцены им отдал шелк.
    И потом он днем и ночью видел,
    Бедняка молящий, кроткий взор,
    И скорбел, и золото с тех пор
    Он еще сильней возненавидел.

    IV

    Для отца он сделать все готов:
    Взял из лавки сукон разноцветных
    И товар навьючил на ослов.
    Мимо бедных сел, долин приветных,
    Сосен, виноградников и скал
    Он ослов на ярмарку погнал.
    Смотрит важно, говорит он с весом,
    На базар торопится купец
    И тюки, как опытный делец,
    Разложил на рынке под навесом.
    Он в делах выказывает жар,
    Сердится и спорит. Весь товар
    Продан выгодно. Но от заботы
    В голове – итоги, цифры, счеты...
    Утром возвращается домой;
    Он ушел бы в лес дышать прохладой
    И смотреть, как блещет мох росой.
    Но в лесу ограбить могут: надо
    Торопиться, – в страхе и тоске
    Щупает он деньги в кошельке...
    Он бы лег в траву под эти клены,
    Чтоб над ним был листьев свод зеленый, —
    Только страшно деньги потерять,
    И едва лишь вспомнил их – опять
    Все померкло...
    Нищие толпою
    За вожатаем идут. У них
    Лица неподвижны, словно тьмою
    Взор подернут. Он узнал слепых
    И смутился, и скорбел душою, —
    Совести почувствовал упрек:
    «Нет ли медных денег?» В кошелек
    Думал спрятать вновь – и нищим кинул.
    Вот второй и третий, и дождем
    Сыплются монеты золотые.
    Он кидает с радостным лицом.
    Спор и драку подняли слепые.
    Отдал все Франциск, и у него
    Вместе с деньгами с души усталой
    Словно бремя тяжкое спадало,
    И в улыбке доброй – торжество.
    Едет дальше: каждая былинка,
    Небо, птицы, резвый мотылек,
    И смолы янтарная слезинка
    На сосне, и трепетный цветок —
    Полны радости великой, снова
    Встретили Франциска, как родного.
    Он с доверьем смотрит в небеса,
    Господу поет хвалу простую.
    И долины, горы и леса
    Повторяют песнь его святую.

    V

    «Где червонцы? Где мои товары?..
    Нищим роздал, нищим сто монет!..
    Так не сын же ты мне больше, нет!
    Будь ты проклят!..» Бернадоне старый
    Палку в ярости схватил: «Ты вор,
    Изверг, роду нашему позор!»
    Истощив угрозы и упреки,
    Подал в суд отец его жестокий.
    Но Франциск, когда его зовут
    К городским старейшинам на суд,
    Отвечает, кроткий и спокойный:
    «Я пред Богом – грешник недостойный...
    Вы простите мне, но признаю
    Одного я в мире Судию.
    Над людьми поставлен Он от века,
    И во всем я дам Ему ответ:
    Человек не судит человека,
    Между мной и Богом судей нет!»

    VI

    И его к епископу призвали.
    Долго с жаром говорил отец
    О своих червонцах. Наконец
    Он умолк; тогда Франциск смиренный,
    Перстень сняв, пред стариком кладет:
    «Это матери подарок. Вот —
    Долг мой отдан: камень драгоценный
    Стоит больше денег, взятых мной!»
    Так Франциск, исполненный надежды,
    Обручился с бедностью святой:
    Снял с себя он обувь и одежды,
    Положил на землю пред отцом
    И воскликнул с радостным лицом:
    «Все земное, все, что я имею, —
    Даже ризу прежнюю мою
    Я отцу земному отдаю.
    Больше здесь ничем я не владею!
    Одного хочу любить Христа,
    Одному хочу служить я Богу:
    Я избрал тернистую дорогу, —
    И теперь душа моя чиста,
    Я могу воскликнуть наконец:
    Не отец мой – Бернадоне Пьетро,
    А Господь – Небесный мой Отец!
    Будьте же свидетелями, братья,
    Я хочу быть бедным, и таким
    Как родился – слабым и нагим
    Кинуться Спасителю в объятья!»

    VII

    У него ни палки, ни мешка,
    Опоясанный веревкой, нищий,
    Он в одежде грубой мужика
    Просит именем Христовым пищи
    По глухим селеньям, городам,
    По большим дорогам и полям
    Ходит, проповедуя народу:
    «Вы найдете в бедности свободу:
    Прежде ваших просьб Создатель сам
    Знает, братья, все, что нужно вам.
    Для чего ж печетесь вы без меры
    Об едином хлебе, маловеры?
    А меж тем не ткут они, не сеют,
    Но цари одеться не умеют,
    Как одета каждая из них.
    В Божьем мире – людям места много.
    Что ж вы спорите – «мое», «твое»?
    Не тому учил Спаситель: все,
    Что прекрасно, нам дано от Бога.
    Не одна ли общая земля,
    Как один небесный свод над нами?
    Для чего ж вы делите межами
    Господа цветущие поля?
    Кто же в тени путнику откажет,
    На чужую ниву не прикажет
    Падать росам, кто про золотой
    Солнца луч дерзнет сказать: «он мой»?
    У тебя Создатель твой на лозах
    Наливные гроздья позлатил,
    У тебя Он в благодатных грозах
    Твой поникший колос напоил,
    Воздает за зло тебе добром,
    Отчего ж и ты не хочешь с братом
    Поделиться хлебом и вином?
    О, помиримся, окончим битву,
    Пусть навеки общим будет все,
    И сольем сердца в одну молитву:
    Да приидет царствие Твое!»

    VIII

    Жил Сильвестр в горах, на дикой круче,
    Словно зверь, в расщелине скалы.
    Вкруг него ходили только тучи,
    Да летали с клекотом орлы.
    На полу пергаментные книги,
    Бич железный, цепи и вериги.
    Вдоль стены уступ гранитных скал
    По ночам подушку заменял.
    Не согнувшись встать нельзя, так низко
    В тесной келье... В бездне, глубоко
    Лишь поток гремит, – и далеко
    Все земное, только небо близко.

    «Не уйти ли
    От людей, от шумных городов,
    От тревоги, суеты и пыли
    В свежесть и безмолвие лесов?
    Там, в горах, где не было доныне
    И следа людского, – в тишине
    Жить и умереть наедине
    С Господом лицом к лицу в пустыне».
    Говорил Сильвестр Франциску: «Плоть,
    Плоть проклятую смири цепями
    И бичом железным, и постами,
    Чтоб простил грехи твои Господь.
    У тебя, мой сын, в уме лишь радость,
    Песенки веселенькие, смех!..
    Словно пчелки на цветы – на грех
    Мы летим и пьем мирскую сладость!..
    Смехом люди бесов лишь зовут.
    И, внимая радостному кличу,
    Дьяволы на грешника бегут,
    Как борзые в поле на добычу...
    – в ад
    Крючьями да вилами влачат
    Господом отринутую душу,
    И коптят, и жарят над огнем,
    Как на святках мы свиную тушу
    На железном вертеле печем:
    Вельзевул углей обложит грудой,
    Уксусом и желчью обольет,
    И на стол он лакомое блюдо
    Самодержцу ада подает.
    Люцифер на троне лучезарен
    За роскошной трапезой сидит,
    И, отведав грешника, кричит
    Повару сердито: «Недожарен!»
    Бесы вновь в огонь его влекут
    И, крутя на вертеле, пекут.
    Прежде радость ты любил земную,
    Прежде песни пел ты на пирах,
    Подожди ж – у дьявола в когтях
    Запоешь ты песенку другую!»
    На устах eго зловещий хохот,
    В тишине пустыни отвечал
    Лишь потока дальний вечный грохот...

    Х

    От него Франциск в раздумье шел:
    Он жалел монаха всей душою.
    Темный свежий бор и ясный дол
    Манят к счастью, миру и покою.
    Понимал он все, о чем в листве
    Радостные птицы щебетали,
    Понимал, о чем в сырой траве
    Мошки в солнечном луче жужжали,
    Все, что ключ шептал на ложе мха;
    Сердце чисто, дух его свободен,
    Нет! не верит он во власть греха,
    В смерть, и в ад, и вечный гнев Господень.
    Ликованья больше в Небесах
    Об едином грешнике спасенном,
    Чем о многих праведных мужах.
    Только в сердце, злобой омраченном —
    Полны грустных дум в молчанье строгом,
    А в душе у добрых и простых —
    Радость бесконечная пред Богом!

    ХI

    Папа Иннокентий утвердил
    Орден нищих братьев. Мало верил
    Он во все, чему Франциск учил.
    Но умом расчетливым измерил
    Выгоду возможную для пап:
    «Пусть, – он думал, – мысль невыполнима,
    Жить нельзя без денег, но для Рима
    Во Франциске будет верный раб!..»
    Проповедовать по всей вселенной
    Миноритам папа разрешил.
    Десять лет с тех пор Франциск смиренный,
    Hищий, по Италии ходил.
    И когда родные Апеннины
    Скрылись за далекий горизонт,
    Обошел Испанию, Пьемонт,
    Францию, Савойские долины.
    Позабыть: идут к нему крестьяне,
    Женщины, сеньоры, горожане
    И разбойники с больших дорог.
    Все они в одно сливались братство
    И в одну великую семью,
    Покидали родину свою,
    Дом, детей и славу, и богатство.

    XII

    Было раз великое собранье
    Нищих братьев. Сотнями пришли
    Воины Христа на совещанье,
    Босоногие, со всей земли.
    В Умбрии, в благословенном крае,
    Собрались толпы учеников
    На равнине у Сполетто, в мае,
    Меж зеленых сосен и цветов.
    Там, в полях, не гнезда птиц небесных,
    Это – кельи иноков святых,
    Это – кущи из ветвей древесных
    И зеленых листьев молодых.
    Только гул божественных псалмов
    Издали сливается порою
    С пеньем птиц и шелестом дубрав.
    Там, под кровлей из ветвей душистых,
    Пахнет влажной зеленью в тени,
    Там в молитвах и беседах чистых
    Протекают сладостные дни.
    Ни о чем не споря, не жалея,
    На земле свободны лишь они —
    Меж царей и меж рабов – одни,
    Ничего земного не имея.
    И в волненье весь окрестный край,
    К ним народ собрался отовсюду,
    Хвалят Бога и дивятся чуду,
    Говорят: «Сошел на землю рай».
    Там в полях, за трапезой в смиренье
    Гордые бароны и князья
    Служат нищим. Люди на мгновенье
    Во Христе – единая семья.
    На земле блаженный, прост и тих,
    Ходит, смотрит на детей своих,
    Любит всех и всех благословляет.

    Часть вторая

    I

    Он скорбел и думал: «Льется кровь
    Вот уж третий век за гроб Господень.
    Брат на брата восстает, любовь
    Угасает, и раздор бесплоден.
    Неужель не кончится вовек
    Брань народов, стоны жертв и крики,
    Не поймет безумный человек,
    Что война – пред Богом грех великий?..»
    Он садится на корабль, спешит
    В лагерь крестоносцев, к Диаметте,
    И мечтает, сердцем прост, как дети,
    Что людей словами убедит
    Кончить брань. А в лагере солдаты
    И вожди веселием объяты:
    Оттого у добрых христиан —
    И Святой Пречистой Девы, – много
    Перебили пленных мусульман.
    Со словами мира и молитвой
    Он идет к неверным в грозный стан.
    Меж двумя войсками перед битвой
    По дороге встретился отряд
    Сарацин, и в плен святой был взят.
    За шпиона приняли, схватили,
    Безоружного, связав, избили,
    К полководцу привели в шатер.
    Пред вождем доверчивый, спокойный,
    Он, подняв свой детски ясный взор,
    Говорил, что надо кончить войны,
    Что у всех народов Бог один.
    Этой речью доброй и простою,
    Тронут был суровый Меледин.
    Он поник в раздумье головою
    И сказал: «Кто б ни был ты, монах, —
    Я тебя обидеть не позволю:
    – в твоих речах.
    С миром отпущу тебя на волю!
    Все, что хочешь, у меня возьми...
    Ты гяур иль нет, но меж людьми
    Больше всех ты истинного Бога
    Сердцем чтишь!» Франциск не уходил.
    Он владыку робко вопросил,
    И мольба во взоре и тревога:
    «Кончит ли султан войну?» В ответ
    Грозный вождь с улыбкой молвил: «Нет».
    Но в подарок, пожалев о госте,
    Предложил он из казны своей
    Много золота, слоновой кости
    И парчи, и дорогих камней.
    На сокровища не бросив взгляда,
    Нищий отвернулся и молчал,
    Головой лишь грустно покачал
    И шепнул: «Мне ничего не надо».
    Но готовы слезы из очей
    Хлынуть, губы у него дрожали,
    От обиды жгучей и печали...
    Он в последний раз с мольбой взглянул
    И тихонько вышел от султана...
    Трубный звук и топот, гром и гул,
    Уж готовы к битве оба стана.
    «Бог и Магомет, Его пророк!» —
    Мусульмане с верой восклицали,
    И с такой же верой: «С нами Бог!» —
    Паладины грозно отвечали.
    В жизни первый раз он одинок
    Меж людьми. И, скорбный и безмолвный,
    Он уходит на морской песок,
    Где шумят в пустыне только волны.
    Пал на землю, волю дав слезам,
    Поднял взор к далеким небесам:
    «Господи, они не понимают!» —
    Шепчет, жгучей жалостью объят;
    Но ему лишь волны отвечают,
    Только волны синие шумят...

    II

    К берегам Италии родной,
    Шел Франциск в печали одинокой
    Меж скалами горною тропой.
    Там, в лазури утренней сияя,
    Ярче снега, – посреди камней
    Обнаженных, ворковала стая
    Белокрылых, нежных голубей.
    И сказал он, подойдя к подножью
    Этих гор, раздумием объят:
    «Если люди слушать не хотят,
    Пусть же внемлют птицы слову Божью!»
    И меж них он радостный стоял:
    Всех животных в простоте сердечной,
    Как детей одной природы вечной,
    Братьями и сестрами он звал.
    «Сестры-птицы, мир да будет с вами!» —
    Так он начал проповедь, и вдруг
    Все затихло. На земле рядами,
    Слушая, сидят они вокруг.
    «Сестры-птицы, громкими хвалами
    Вы должны с любовью без конца
    Каждый день благодарить Творца, —
    Потому что радостно живете,
    Не сбирая в житницы плодов,
    Вы в полях не сеете, не жнете,
    А Господь под зеленью дубров
    Вас укрыл, заботится о пище,
    Он вам дал прекраснейший удел —
    Светлый, чистый воздух как жилище,
    Перьями, как ризою, одел!
    Вот за что весь день, лишь луч денницы
    Заблестит сквозь утреннюю мглу —
    И до звезд вечерних, – пойте, птицы,
    Пойте Богу вечную хвалу!»
    Он умолк, – и голуби ликуют,
    И, к нему головки протянув,
    Крыльями трепещут и воркуют,
    Смотрят в очи, открывая клюв.
    И один в лазури необъятной
    Он меж ними ходит, благодатный,
    Как отец – среди своих детей.
    Ризою касается смиренной
    Их головок ласковых. Потом,
    Отпуская Божьих птиц, Блаженный
    Осенил с любовью их крестом.
    И взвилась ликующая стая,
    И следил он с радостным лицом
    Долго, долго, как она, блистая,
    Словно белый снег, под солнцем тая,
    Исчезала в небе голубом.

    III

    Так Франциск ни от кого на свете
    С гордостью не отвращал лица:
    Божьи твари – все равны, как дети
    Одного Небесного Отца.
    И они к нему приходят сами,
    К людям позабыв вражду свою.
    Сердцем чист, он в дружбе со зверями
    Жил, как первый человек в раю.

    IV

    Ночью с молодым учеником,
    В Риво-Торто, над стремниной грозной
    Он сидел за тлеющим огнем.
    Все мертво. Над пеленою снежной
    Только звезды бледные дрожат.
    Отрока спросил учитель нежный:
    «Отчего ты грустен, милый брат?»
    – «О прости мне, отче! Я горюю
    О семье. Я вспомнил мать родную,
    Братьев, маленьких сестер моих.
    Скучно мне, душа болит о них...»
    И Франциск с улыбкой состраданья,
    Не сказав ни слова, но спеша,
    Вышел поскорей из шалаша,
    Стал лепить из снега изваянья.
    Кончив, с торжествующим лицом,
    Он, смеясь, их обошел кругом
    И воскликнул: «Где же ты, Руфино?
    Братец, люди снежные!.. Взгляни,
    Как тебя приветствуют они!»
    И Руфино вышел, грусти полный;
    Искрятся при свете звезд ночных
    Изваянья, бледны и безмолвны;
    И Франциск указывал на них:
    «Вот – отец твой, мать, вот – сестры, братья...
    Что ж ты медлишь? Подойди скорей!
    Видишь, как им холодно, согрей,
    Поцелуй их, заключи в объятья!
    Но когда к груди прижмешь – в тепле
    Изваянья снежные растают,
    И умрут они, как умирают
    Все, кого мы любим на земле.
    Не помогут ласки и лобзанья!
    И уйдут, уйдут они от нас,
    Исчезая каждый день и час,
    Словно снег от теплого дыханья!»

    V

    Сорок дней был пост в монастыре.
    По обету братья не вкушали
    Встал Франциск. Еще монахи спали.
    Рядом с ним был в келье брат больной:
    Долгими постами изнуренный,
    Жаждою томясь, во сне порой
    Он шептал, видением смущенный:
    «Если б мог я жажду утолить,
    Под зеленой, свежей тенью сада,
    От янтарных гроздей винограда,
    Соком переполненных, вкусить!..»
    Бред его подслушав, к изголовью
    Подошел Франциск: «Проснись, мой брат».
    И заботливей, чем мать, с любовью
    Он ведет его тихонько в сад,
    Прямо к спелым гроздьям винограда.
    Но больной поднять не смеет взгляда;
    Ягоды под розовым лучом,
    Налитые соком золотистым,
    Под листом широким и росистым
    Светятся прозрачным янтарем.
    Немощь плоти с братом разделил,
    Вместе с ним он от плода вкусил,
    Чтоб монах нарушить не стыдился
    Свой обет: «Не бойся прогневить
    Господа, – сказал Франциск, – чтоб душу
    Брата от страданий облегчить,
    Тысячи обетов я нарушу!
    На себя беру твой грех. Готов
    Дать ответ во всем: я знаю, Боже,
    Милосердье – для Тебя дороже
    Всех молитв, обрядов и постов!»

    VI

    От служенья в мрачном, душном храме
    В сад порой Блаженный уходил.
    Там, под голубыми небесами,
    Целый день с улыбкой он следил,
    Как из сердца розы темно-алой,
    Из тюльпанов огненных пчела
    Сладкий, ароматный сок пила,
    И как солнце в ульях озаряло
    Где струился теплый, светлый мед.
    В их строенье мудрости так много,
    Что Франциск у пчелок золотых,
    Умных маленьких сестер своих,
    Познавать учился благость Бога.
    И когда в стыдливой красоте
    Лилии порой пред ним блистали,
    Дольние цветы напоминали
    О Цветке Небесном, о Христе —
    Этой бледной, сладостной Лилее,
    Выросшей в долинах Галилеи
    И цветущей ныне в небесах.
    Тот цветок наполнил, умирая,
    Мир таким благоуханьем рая,
    Что проснулись мертвые в гробах.
    Так вселенная душе святого
    Кажется в гармонии своей
    Символом Единого, Благого,
    Вечного, таящегося в ней.
    Бездны, горы, тучи, небеса,
    Землю, воздух и огонь, и воду —
    Слить в одну молитву голоса.
    Чувствуя душой прикосновенье
    Бесконечного, он весь горел
    И любил, и, полный вдохновенья,
    Свой великий гимн пред Богом пел:

    VII

    «Тебе – хвала, Тебе – благодаренье,
    Тебя Единого мы будем прославлять,
    И недостойно ни одно творенье
    Тебя по имени назвать!
    Хвалите Вечного за все Его созданья:
    За брата моего, за Солнце, чье сиянье,
    Рождающее день —
    Одна лишь тень,
    О, Солнце солнц, о, мой Владыко, —
    Одна лишь тень —
    От Твоего невидимого лика!
    Да хвалит Господа сестра моя Луна, —
    Твои небесные лампады,
    И благодатная ночная тишина!
    Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий,
    Не знающий оков, и грозовые тучи,
    И каждое дыханье черных бурь,
    И утренняя, нежная лазурь!
    Да хвалит Господа сестра моя Вода:
    Она – тиха, она – смиренна,
    И целомудренно чиста, и драгоценна!
    Да хвалит Господа мой брат Огонь – всегда
    Веселый, бодрый, ясный,
    Товарищ мирного досуга и труда,
    Непобедимый и прекрасный!
    Да хвалит Господа и наша мать Земля:
    В ее родную грудь, во влажные поля
    Бразды глубокие железный плуг врезает,
    А между тем она с любовью осыпает
    Своих детей кошницами плодов,
    Колосьев золотых и радужных цветов!
    Моя великая, могучая сестра!
    Для тех, кто шел стезей добра,
    Кто умер, радостно врагов своих прощая,
    Для тех уж смерти больше нет,
    И смерть – им жизнь, и тьма могилы – свет!
    Да хвалит Господа вселенная в смиренье:
    Тебе, о Солнце солнц, хвала и песнопенье!»

    VIII

    Над горами тихо пролетая,
    В красоте торжественной своей
    Вся дрожит и блещет ночь немая
    Мириадами живых огней.
    В полусне недвижимый над бездной
    На горах Альверно он стоял,
    Окруженный небом ночи звездной,
    Одинокий на вершине скал,
    И молился горячо. Светлело
    Перед ним в полночной темноте,
    Словно в блеске солнца на Кресте,
    Бледное, страдальческое тело.
    Алая, во мраке черной ночи.
    Долу лик склонен, закрыты очи,
    А в улыбке – все еще любовь.
    Он покорно, тихо умирает.
    И Блаженный к Богу своему
    Поднял взор. От жалости к Нему,
    От любви душа изнемогает:
    «О как мало я Тебя любил,
    Как обидел! Это я, гвоздями
    Члены жалкие пронзив, убил
    Моего Спасителя грехами.
    Господи, я не могу смотреть
    На Твои мученья! Дай мне тоже,
    Дай страдать с Тобою вместе, Боже,
    И с Тобою вместе умереть.
    Лучше пусть Христос меня осудит,
    Пусть отвергнет, – сердцу легче будет,
    Только бы не умер Он, храня
    Кpoткий вид, исполненный смиренья...
    Нет, не надо, не прощай меня!..»
    Но Спаситель открывает очи,
    На Франциска Он взглянул: в тот миг
    Взор такой любви из мрака ночи
    В глубину души его проник,
    Что как будто в первый раз Блаженный
    Понял, как Господь его любил,
    Понял, что за все грехи вселенной
    Умирая, Он людей простил.
    И Христос к нему все ближе, ближе,
    Он – казалось – обнимал его,
    И Франциск шептал с мольбой: «Возьми же,
    Господи, возьми меня всего!»
    И почувствовал он те же муки,
    Как Распятый, боль он ощутил,
    Словно кто-нибудь гвоздями руки
    И ступени ног ему пронзил.
    Во Христа душой преобразившись,
    Вместе с Ним был распят на Кресте,
    За людей он умер во Христе.
    К Небу громким голосом взывая,
    Он упал: «Тебе я жизнь мою,
    Отче, ныне в руки предаю!»
    А над ним, по-прежнему блистая
    В непонятной красоте своей,
    Вся дрожит и блещет ночь немая
    Мириадами живых огней...
    …………………………………
    Рано утром из окрестных келий
    Братья-иноки пришли за ним.
    Он лежал на скалах недвижим,
    И как будто от гвоздей алели
    Язвы на ногах, ладонях рук,
    На худом, прозрачно-бледном теле.
    В ужасе стояли все вокруг...
    ………………………………….
    Но потом открыл он очи вновь.
    Взор его был полон тайн небесных,
    Каплями из ран глубоких, крестных...

    IX

    С этих пор страданья начались
    Тяжкого, смертельного недуга.
    Раз от всенощной, полны испуга,
    Бледные монахи собрались
    И смотрели на его мученья.
    И не в силах боли превозмочь,
    Полумертвый, истощив терпенье,
    Он метался и стонал всю ночь;
    Юный брат в порыве состраданья,
    Слыша бесконечные стенанья,
    Видя, что ничем нельзя помочь —
    «Господи, – воскликнул, – неужели
    Так несправедливо и без цели
    Ты казнишь избранников Твоих?»
    Услыхал больной и вдруг затих,
    На монаха поглядел он строго,
    И ответ раздался в тишине:
    «Брат, как смеешь ты судить во мне
    »
    Встал Франциск от ложа и, с трудом
    Опустившись, ниц упал челом,
    Крепко всеми членами своими
    Трепетными, слабыми, нагими
    Он к земле припал и целовал
    Землю, руки к персям прижимал,
    Полный бесконечного смиренья:
    «О Создатель мой, благодарю
    Я за всё, за все мои мученья!
    Об одном еще Тебя молю:
    Боль сильнее сделай, если надо, —
    Я перенесу ее, любя, —
    Потому что всё, что от Тебя,
    Даже муки – для меня отрада!
    Разве не у Господа в руках —
    Жизнь и смерть, и вся земная доля?
    О Твоя, Твоя да будет воля,
    Отче, на земле и в небесах!»

    Х

    Так великий дух в страданьях рос.
    Сердце чистое зажег Христос.
    Между тем, как дух неугасимо
    Пред лицом Твоим горел, Господь, —
    Как свеча пред образом, – сгорала
    От болезни немощная плоть,
    Таяла, как воск, и умирала.

    XI

    Перед смертью он ослеп. Мученье
    Каждый день росло. Когда порой
    Становилось легче, в сад больной
    Выходил: одно лишь утешенье —
    На крыльце у двери посидеть,
    И на миг – измученное тело,
    Что, теряя силы, холодело,
    В теплых солнечных лучах согреть.
    Раз, когда в вечернем кротком свете
    Он дремал, монахи принесли
    Пару диких горлиц. Их нашли
    В поле. Бедные попались в сети.
    Чтоб вскормить могли они птенцов,
    Он слепил из глины и сучков
    Слабыми, дрожащими руками.
    И веселью не было конца,
    Только что из первого яйца
    Вылупился птенчик, и неловкой
    Обнаженной маленькой головкой
    Скорлупу пробил... Раздался писк
    Жалобный... Благословил Франциск
    Господа за то, что, умирая,
    Видел, как рождалась молодая
    Жизнь, и, свет еще сильней любя,
    Окруженный мраком в вечной ночи,
    К солнцу поднял он слепые очи,
    «Господи, благодарю Тебя!..»

    ХII

    Только плоти слабою преградой
    Дух его, как тонкою стеной,
    Отделен от Бога. Он порой
    Говорил: «Мне ничего не надо,
    Хорошо и умереть, и жить!»
    Счастье высшее познал – любить,
    На любовь в ответ любовь встречая.
    Чтобы к Богу в мире отойти,
    В темную часовню под землею
    Он велел себя перенести.
    Утешаясь бедностью святою,
    Ризы снял и лег на голый пол,
    И как в юности, когда, одежды
    Сняв с себя, от миpa он ушел, —
    Так теперь, исполненный надежды,
    Он с печатью смерти на челе,
    Все земное отдает земле
    И свободе радуется: «Братья,
    Я хочу быть бедным и таким,
    Как родился – слабым и нагим,
    Кинуться Спасителю в объятья!..»
    Со свечами иноки стоят,
    И один открыл на аналое
    И читал Евангелье святое;
    «Дети, Я не долго с вами буду.
    Ныне вам Я новую Мою
    Заповедь великую даю,
    И за то Я вечно в вас пребуду.
    Мир вам, дети! Как Я вас люблю,
    Так и вы друг друга возлюбите,
    Чтоб узнали все по той любви,
    Что вы заповедь Мою храните
    И что вы ученики Мои.
    Я приду к вам вновь и успокою.
    Вы – во Мне, как Я – в Отце Моем,
    И вы будете одно со Мною,
    Как и Я – одно с Моим Отцом».
    Он вздохнул – и кончилось мученье:
    И, как будто задремав, поник
    Головой на грудь в изнеможенье,
    И закрылись очи. Бледный лик —
    Все светлей, спокойней и прелестней...
    Как дитя – у матери в руках,
    Он почил с улыбкой на устах.
    Незакатный свет пред ним сияет,
    В лоне Бога дух его исчез, —
    Так в лазури утренних небес
    Белокрылый лебедь утопает.

    1891

    Вариант легенды «Франциск Ассизский»

    I ПРОКАЖЕННЫЙ

    Шел Франциск из Рима. На пути
    Перед ним в лохмотьях прокаженный,
    Путника завидев, обойти
    Он спешил: коленопреклоненный,
    Робко стал, как будто издали
    Спрашивал: не слишком ли я близко?
    И смиренно целовал в пыли
    На дороге он следы Франциска.
    Верно исцеленья от него
    Ждал, как от святого. И несмело
    Он, стыдясь недуга своего,
    Скрыть под рубищем старался тело.

    Там, где рот был, — язва; и ланиты,
    Руки, шея струпьями покрыты…
    Но Франциск лица не отвернул,
    Он приблизился… Душа объята
    Жалостью. Страдальцу он сказал:
    «Мир тебе Господень!» и как брата
    Обнял и в уста поцеловал.

    II НОЧЛЕГ

    Раз он попросился на ночлег
    В дождь и холод. Отперла хозяйка.
    «Кто там!» — «Странник, Божий человек!»
    Проворчав с досадой: «Попрошайка…»,
    Вынула запор и с фонарем
    Вышла, но хозяин, старый мельник,
    Закричал сердито: «Прочь бездельник!
    Прочь!.. того гляди, как пустишь в дом,
    Подожгут или ограбят. Много
    Шляется вас, нищих: руки есть, —
    Так ступай работать!.. Ради Бога
    »
    Отогнал он бедного с порога.
    Но жена, Франциска пожалев,
    Ночевать его пустила в хлев.
    Лег он на солому, и мохнатой
    Мягкой шерстью нищего согрел
    Пес цепной. Беспечным сном объятый,
    Он не слышал, как петух пропел,
    Куры закудахтали, сквозь щели
    Солнца луч блеснул над головой
    Тонкой лентой пыльной, золотой,
    И в луче соломинки блестели…
    Пахло дымом. В поле шли стада;
    На дворе несла хозяйка ведра,
    И плескалась светлая вода.
    Он проснулся весело и бодро…
    Стал молиться. Счастье без конца
    Было в сердце, — нежное, простое,
    Тихое, как небо голубое:
    В это утро Господа-отца

    Радостно, как любят только дети.

    III ВЯЗАНКА ХВОРОСТА

    Повстречал однажды он старушку,
    Что, кряхтя и охая, в горах
    Хвороста вязанку на плечах
    По лесной тропе несла в избушку.
    Ношу сняв, он весело понес
    В домик ветхий на крутой утес.
    И как будто с ней давно он дружен,
    Утешал ее, в избу зашел,
    Помогал готовить скудный ужин,
    Чистил овощи, огонь развел.
    Рассказать хорошенькие сказки
    Златокудрой внучке он успел,
    Целовал ей голубые глазки,
    Как ребенок с ней играл и пел.
    Долго, долго в бедах и печали
    О веселом госте эти два
    Всеми позабытых существа,

    IV КЛАРА

    Клара, знатного барона дочь,
    Проповеди нищего внимает
    И тайком, едва наступит ночь,
    Из дворца к монаху убегает.
    В замке — пир… Но для нее милей,
    Чем балы, турниры и веселье, —
    Тихий, добрый звук его речей,
    Свет лампады в полутемной келье.
    И под шелком праздничных одежд
    Клара носит тайно власяницу,
    И встречает каждую денницу
    На молитве, не смыкая вежд.
    Черноризцы с пеньем и свечами,
    Чтоб свершить над ней обряд святой
    Постриженья, собрались во храме
    В понедельник ночью на Страстной.
    Прежде в замке, над ее головкой
    Пролететь не смел бы ветерок, —

    Чресла опоясаны веревкой,
    За плечами — нищенский мешок.
    Пали на пол кудри золотые,
    Прозвучал обет. Но в этот миг
    В дверь ударили мечи стальные,
    И на паперти раздался крик:
    «Клара здесь!..» Она трепещет в страхе,
    Смерти ждут и молятся монахи.
    В сонме грозных рыцарей своих
    Это граф Мональд — ее жених.
    За стенами недоступных башен,
    С шайкою разбойничьей, злодей,
    Не боясь ни Бога, ни людей,
    Жил, как зверь лесной, могуч и страшен.
    Дверь сломали, ворвались толпой
    В Божий храм. Как в туче под грозой
    Бьется голубь белыми крылами, —
    Так, припав лицом к ногам Христа,
    Обняла подножие креста

    И к Франциску бросился с мечом
    В гневе граф Мональд. Но с ясным ликом
    И высоко поднятым крестом
    Он стоял в смирении великом.
    Был ли граф виденьем поражен,
    Содрогнулась ли душа злодея,
    Только в жизни первый раз смущен,
    Пред врагом он отступил, бледнея.
    И в глаза ему, как брату брат,
    Подойдя, взглянул Франциск смиренный,
    Состраданьем к грешнику объят.
    Рыцарь на колени стал. Блаженный,
    Наклонившись, тихо говорит:
    «Брат, молись: Господь тебя простит».

    V В ЛЕСУ

    На заре, когда в лесу глухом
    Он стоял коленопреклоненный,
    Всей душой в молитву погруженный,
    С неподвижным радостным лицом, —

    О заботах маленьких своих
    На ухо Франциску щебетали…
    И внимательно он слушал их,
    И склонив главу, на лепет нежный
    Отвечал улыбкой безмятежной.
    Иногда кузнечик полевой
    На руку к нему тихонько сядет,
    И его приветствует святой
    И по спинке изумрудной гладит.
    И поет кузнечик веселей,
    Как ему под солнцем лучезарным
    Сладко жить в безмолвии полей;
    Он поет и смотрит благодарным
    Взглядом золотых своих очей…

    VI ЗАЙЧИК

    Раз, когда он жил в глухих лесах,
    Пойманного в сеть из дикой чащи
    Зайчика принес ему монах.
    И сперва испуганный, дрожащий,

    Но привет блаженного услышал:
    «Здравствуй, братец, серенький зверек!»
    И тотчас к нему с доверьем вышел.
    «Что же ты боишься? Подойди!..»
    И подобно кролику ручному,
    Зайчик прыгнул на руки святом
    И головку спрятал на груди…
    «У тебя, — Франциск промолвил, — зорки
    Очи. Как же ты попался в сеть?

    Чтоб на первый луч румяной зорьки
    Сквозь густую зелень посмотреть?..
    Хорошо тебе в тени древесной:
    Проживешь ты, горя не узнав,

    Ешь коренья сладких сочных трав…»
    Он пушистый мех его ласкает
    И потом тихонько на порог
    Маленького гостя опускает:
    «С Богом, в лес» — но ласковый зверек
    В лес уже не хочет: вспрыгнул снова,
    Скрыв головку на груди святого;
    И Франциск сказал ему: «Смотри, —
    Уж потух вечерний свет зари…
    » Глазами
    Умными взглянул в последний раз
    Братец-зайчик, слушаясь тотчас,
    Скрылся под зелеными ветвями.

    VII СОЛОВЕЙ


    Он сидит; вода тихонько плещет.
    В темной влаге озера луна
    Золотыми искрами трепещет;
    Вдалеке, меж озаренных волн

    И скользит их одинокий челн,
    И огонь краснеет в лунном свете.
    И летит до горных берегов
    По воде, нежнее, чем напевы

    Серенада в честь Небесной Девы…
    Вдруг из рощи трели соловья
    Раздались, и песнью вдохновенной,
    Громко отвечал ему блаженный,

    И поют они, и лишь немного
    Соловей перед зарей затих.
    «Мы посмотрим, кто из нас двоих
    Будет песньей дольше славить Бога», —

    Снова голос с голосом сливают
    И хвалой единой прославляют
    В небесах единого Творца.
    Но Франциск умолк, и сон отрадный

    И его лишь утром пробудил
    Дуновеньем ветерок прохладный.
    Сквозь туманы влажные звезда
    От зари бежит, потупив взоры,

    Отражает розовые горы.
    А меж тем, приветствуя восход,
    Соловей по-прежнему поет.
    «О певунья, маленькая птица, —

    Ты усерднее меня, сестрица,
    Вижу сам — я побежден тобой!»

    VIII ПОСЛЕДНЯЯ ПРОПОВЕДЬ

    …Перед самой смертью он в тревоге
    «Ужели проведем
    Мы весь век лишь в мыслях о земном?
    Надо же подумать и о Боге.
    Будем, братья, помогать больным,
    Бедным, одиноким. Сбросим бремя

    Поспешим, пока еще есть время!»
    Он с народом долго говорил…
    А порой, не вымолвив ни слова,
    Он толпу улыбкою немой

    Осенял дрожащею рукой, —
    И народ стоял пред ним безмолвный,
    И среди великой тишины
    Были все единым чувством полны

    ……………………………………..

    Раздел сайта: