Поиск по творчеству и критике
Cлово "1824"
Входимость: 3. Размер: 67кб.
Входимость: 2. Размер: 30кб.
Входимость: 2. Размер: 69кб.
Входимость: 2. Размер: 23кб.
Входимость: 1. Размер: 47кб.
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Входимость: 1. Размер: 44кб.
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Входимость: 1. Размер: 57кб.
Входимость: 1. Размер: 73кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 67кб.
Часть текста: Михаила Павловича и историка-царедворца М. А. Корфа, он оказался трусом и просто предал своих товарищей. Однако вряд ли такое заключение можно признать даже приблизительно соответствующим истине. Члены Южного общества декабристов, плохо знавшие Сергея Петровича, выдвинули свою версию случившегося. Они считали, что Трубецкому, обладавшему несомненным военным мужеством, не хватило гражданской смелости. Видимо, подразумевалось следующее: князь, отважно воевавший с французами, не смог переступить через привычную покорность трону и поднять оружие против монарха и соотечественников. Интересное предположение, но вряд ли оно имеет отношение к поведению одного из старейших членов декабристских обществ, человеку, отнюдь не подверженному влиянию эмоций, разработавшему четкий план военного захвата Петербурга, а потому понимавшему, что без кровопролития дело, скорее всего, не обойдется. В таком случае как же можно объяснить позицию диктатора в день восстания? Здесь много всего сошлось: и чисто военное, даже штабное, отношение к затеянному предприятию, и особенности характера Трубецкого, и общая утопичность планов дворянских революционеров, и прекраснодушие декабристов как представителей особого человеческого типа. Узнав об отказе Якубовича и Булатова выполнять утвержденный план действий, Сергей Петрович понял, что на Сенатской площади теперь ничего не решается. Он переместился к Зимнему дворцу в надежде, что...
Входимость: 2. Размер: 30кб.
Часть текста: вечера, Когда, изливаясь друе. другу, сжимались наши сердца И открывали в дружбе еще не изведанную прелесть (франц.).} A насчет моих "великих мыслей", кажется, лесть дружеская. Великие мысли рождают и дела великие. А наши где? Будь счастлив, поцелуй от меня ручки нашей милой разлучнице, Марии Казимировне, и не забудь твоего Пестеля. Линцы, 5 сентября 1824 года. P. S. Рассуди хорошенько, стоит ли приезжать Голицыну. Дела не делать, а о деле говорить -- воду в ступе толочь. Впрочем, как знаешь". После этого письма Голицын колебался, ехать ли. Но Юшневский настоял, и он в тот же день отправился. Местечко Линцы, стоянка Вятского полка, которым командовал Пестель, находилось верстах в шестидесяти от Тульчина, в Липовецком уезде, Киевской губернии, почти на границе Подольской. Почтовая дорога шла на Брацлав, по долине Буга -- на нижнюю Крапивну и на Жорнище, а отсюда -- глухая проселочная -- по дремучему, на десятки верст тянущемуся, дубовому и сосновому лесу, недавнему приюту гайдамаков и разбойников. Лес доходил до самых Линцов, а дальше была толая степь с ковылем да курганами. Аинцы -- не то маленький городок, не то большое селение; на берегу многоводной, светлой и свежей Соби -- хутора в уютной зелени, низенькие хатки под высокими очеретовыми крышами, ветхая церковка, синагога, костел, гостиный двор с жидовскими лавочками, штаб Вятского полка, полосатая гауптвахта, шлагбаум, а за ним голая степь: казалось, тут и свету конец. С полудня степь, с полуночи лес как будто нарочно заступили все дороги в это захолустье, людьми и Богом забытое. Был ненастный вечер. Должно быть, прошла где-то далеко гроза, и как будто сразу кончилось лето, посвежело в воздухе, запахло осенью. Дождя не было, но порывистый, влажный ветер гнал по небу темные, быстрые тучи, такие низкие, что, казалось, клочья их за верхушки леса цепляются. Наступали сумерки,...
Входимость: 2. Размер: 69кб.
Часть текста: не только есть кощунство крайнее, но и совершенное от Христа отпадение, приобщение же к иному, о коем сказано: "Иной приидет во имя свое: его примете". 1824 года, июля 2. Более года, как записки сии в Париже начаты и оставлены. Тот разговор с Чаадаевым последний. Приехавши в Россию не до записок было. Теперь опять пишу на досуге; болезнь досужим делает. Болен, а чем -- не знаю. Полковой штаб-лекарь Коссович, старичок добренький, сущая божья коровка, который пользует меня, говорит надвое: то ли меланхолия от расстройства печени, то ли скрытая горячка нервическая. -- Вам,-- говорит,-- надобно пьявки поставить. -- Ну что ж,-- говорю,-- ставьте, будут пьявки на пьявку... Испугался он, думает, брежу. -- Как это,-- говорит,-- пьявки на пьявку? -- Да вы же, доктор, сами говорили давеча, что люди, одно худое во всем видящие, цирюльничьим пьявкам подобны, сосущим кровь негодную. В этом и болезнь моя. Помогите, если можете. -- Нет,-- говорит,-- лекарства наши от этого не пользуют: тут иное потребно лечение, духовное. -- Философия, что ли? -- Зачем философия? Светильник оной в буре бедствий человеческих озаряет менее, чем одна малая лампада перед образом Девы Святой... -- Благодарю покорно, с меня и дядюшкиных лампадок довольно: нынче постное масло дешево. Лучше уж пьявки!...
Входимость: 2. Размер: 23кб.
Часть текста: двенадцатом году перед вступлением Наполеона в Россию. Провались отечество, да здравствует царь; не быть всем, быть одному — такова религия. Дух небытия, дух человекоубийственной казенщины воплотился в Аракчееве до такой степени, что почти не видно на нем лица человеческого, как на гоголевском Вие: «лицо было на нем железное». Железное лицо Аракчеева — лицо единовластия. Нет Аракчеева, есть аракчеевщина — бессмертное начало. Всего ужаснее в нем это нечеловеческое, нездешнее, «виево». Когда он умирал, Николай I прислал к нему в Грузино своего лейб-медика Вилие, который предписал больному, кроме лекарств, полное спокойствие; но однажды утром застал его с железным аршином в руке, которым умирающий наказывал провинившегося мальчика-садовника, «производя ему равномерные удары по носу». Равномерные, «единообразные». «Я люблю единообразие во всем», — говорил Александр I. Александр говорил, Аракчеев делал. Может быть, мальчик с окровавленным носом не чувствовал боли, окаменев от ужаса перед железным лицом этого железного автомата, «великого мертвеца» гоголевской «Страшной мести»: «Хочет подняться выросший в земле великий, великий мертвец». И доныне весь русский народ — не этот ли бедный мальчик, которого бессмертный Аракчеев бьет железным аршином по носу? В государстве — Аракчеев; в церкви — Фотий. Казенщина государственная и казенщина церковная. За обеими — единый дух небытия, единая религия: всякая власть от Бога. У Аракчеева — власть, у Фотия — Бог; у Аракчеева — земля, у Фотия — небо; у Аракчеева — плоть, у Фотия — дух. Ему орудием духовным — Проклятье, меч, и крест, и кнут. Соединение Аракчеева с Фотием — соединение кнута с крестом. И это соединение совершается в лице благословенного. Однажды Фотию было видение: «видел он себя в...
Входимость: 1. Размер: 47кб.
Часть текста: 1824--5. Читала: "От цветка -- запах, от жизни -- грусть; к вечеру запах цветов сильнее, и к старости жизнь грустнее. Карамзин, узнав, что я родилась почти мертвая, сказал: -- Вы сомневались, принять ли жизнь. Кажется, я до сих пор сомневаюсь; никогда не умела принять жизнь, войти в нее, как следует. Страдания человеческие -- темные, но точные зеркала; надо в них смотреться, чтобы увидеть себя и узнать. Я вижу себя в своем темном зеркале не ее величеством, императрицей всероссийской, а маленькой девочкой, которая не хотела рождаться, или старой старушкой, которая не может умереть. 11 марта. Каждый год в этот день мы ездим с государем в Петропавловский собор, на панихиду по императоре Павле. Государь вспоминает прошлые годы и вот уже много лет говорит мне все с большею грустью: -- Где-то мы будем через год и будем ли вместе? Годы проходят. Двадцать три года -- двадцать три мига. Чем дальше, тем ближе. Все, как вчера. Мы не говорим, но об одном и том же думаем; вспоминаем тот разговор накануне страшной ночи 11-го марта: -- А если кровь? -- спросил он. -- Что же ты молчишь? Или думаешь, что мы должны -- через кровь? -- Не знаю,-- начала я, но он остановил меня. -- Нет, нет, молчи, не смей! Если скажешь, Бог не простит... Но я все-таки...
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Часть текста: листьями; картина осени вливает в состав растерзанного существа ее нечто мрачнейшее, нежели самая мрачная меланхолия"... "Лиодор и Юлия, или Награжденная постоянность -- сельская повесть". Бывало, во дни императора Павла, сидя под арестом на Гатчинской гауптвахте, в долгие осенние вечера, от скуки читывал Александр Павлович такие же точно романы и повести. Потом уже было не до книг; иногда целые годы ничего, кроме газетных вырезок да военных реляций, в руки не брал. Но, во время последней болезни, опять пристрастился к чтению. Чем романы скучнее, глупее, стариннее, тем успокоительней, как старые детские песенки. Пожелтевшие страницы шуршат, как пожелтевшие листья осени, и осенью пахнет от них -- сладостно-унылым запахом прошлого -- того, что было юностью и стало стариной почти незапамятной. Двадцать пять лет, а как будто два с половиной столетия,-- так все изменилось, так постарело все -- постарел он сам. "Прошла зима, и возлюбленный Аиодор вернулся к прекрасной Юлии. Отдыхая, при корне черемух благоухающих, обоняли они весенние амбры. Кроткая луна плавала в эмальной гемисфере. -- Коль восхитителен феатр младых прелестей натуры! -- восклицала Юлия, в объятиях своего Лиодора предаваясь живейшей томности. -- О священная природа,-- ответствовал Лиодор,-- токмо во храме твоем человек добродетельный может существенно блаженствовать. Хотел бы я с чувствительностью прижать весь мир к моему меланхолическому сердцу, так же как...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: Такова еще робкая, не сказанная, но уже у многих шевелящаяся мысль. Так ли это? Не вспомним ли мы о Тургеневе? Не вернемся ли к нему? Может быть, не простая случайность, что именно в наши дни, столь не тургеневские, вышла замечательная книга о Тургеневе («Сборник», изд. «Тургеневским кружком» слушательниц пет-ских Высших женских курсов, под руководством Н. К. Пиксанова: «Новые страницы, неизданная переписка, воспоминания, библиография»). «Мы ленивы и нелюбопытны». За треть столетия какими только пустяками не занимались, а мимо такого явления русского духа, как Тургенев, прошли без внимания: ни одного научного исследования, критического издания, исчерпывающей биографии, ни даже полного собрания писем. Мы проглядели Тургенева. Скоро умрут все, кто видел живое лицо его, и мы почти ничего не узнали от них. А что мы знаем о писателе? Кое-что сказано о Л. Толстом и Достоевском, а о Тургеневе, кроме общих мест, ничего. Да, мы ленивы и нелюбопытны. Но вот наконец этот «Сборник». Может быть, не простая случайность и то, что именно женские руки впервые с любовью коснулись певца женщин по преимуществу. Но тут произошло что-то странное, почти жуткое: любящие женские руки, совлекая нечаянно саван, чистый покров забвения, открыли наготу покойника. — Что они со мной делают! — ужаснулся бы живой Тургенев, если бы увидел себя в таком обнажении. Но если бы увидел и то, как мы смотрим на него, обнаженного, то, может быть, понял бы, что ужасаться нечему, что не мертвый саван славы или забвения (они так схожи), ...
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Часть текста: со дня его смерти (1856–1916), и никто, вероятно, не вспомнит. Хотя у нас теперь столько годовщин, сколько на кладбище памятников, но Чаадаев забыт: на таких людей память у нас коротка. «Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь, весть об утре или том, что его не будет, — все равно, надобно было проснуться». Так описывает Герцен впечатление от «Философического письма» Чаадаева (1836). «Никогда с тех пор, как в России стали писать и читать, никакое литературное или ученое событие не производило такого огромного влияния, не разносилось с такою скоростью и с таким шумом», — замечает другой современник (Жихарев) о том же «Письме». Это — «месть», «выстраданное проклятие» России. «Оставьте все надежды». Россия гибнет. Ее прошедшее пусто, настоящее невыносимо, а будущего вовсе нет. Вся она — «только пробел разумения, грозный урок, „данный народам, — до чего отчуждение и рабство могут довести“». Так понял Герцен Чаадаева; так поняли все — славянофилы и западники, либералы и консерваторы, умные и глупые, честные и подлые. Поднялась «ужасная суматоха», как в разрытом палкой муравейнике. «Все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию». «Письмо Чаадаева не что иное, как отрицание той России, которую с подлинника списал Карамзин» (кн. Вяземский). [31] «Чаадаев излил на свое отечество такую ужасную ненависть, которая могла быть внушена ему только адскими силами» (Татищев). [32] «Обожаемую мать обругали, ударили по щеке» (Вигель). [33] «Тут бой рукопашный за свою кровь, за прах отцов, за все свое и за...
Входимость: 1. Размер: 44кб.
Часть текста: бы дохристианские поклонники Великой Матери богов. Magna Mater deorum, потому что задолго еще до христианства Она уже царила здесь, на острове Корсике, так же как на всех островах и побережьях Средиземного моря. В этой колыбели европейского человечества Она уже баюкала его песнью волн, еще с незапамятной, может быть доисторической, древности. Мать Изида египетская, Иштар-Мами вавилонская, ханаанская Астарта, Virgo Coelestis карфагенская, Рея-Кибела малоазийская, греческая Деметра – Мать-Земля и Урания – Небесная Матерь,– под множеством имен, во множестве образов,– все Она, Пречистая Дева Матерь. Antiquam exquirite Matrem. Древнюю Матерь ищите — этот завет Энея-праотца исполнил Наполеон, как никто: взыскал, возлюбил ее всю,– всю хотел обнять,– не маленькую Корсику, не маленькую Францию, не маленькую Европу, а всю великую Землю Мать. Но что Мать Земля есть и Матерь Небесная, этого не знал или забыл. А между тем всю жизнь звучал над ним Ее таинственный благовест. «Я всегда любил звук сельских колоколов»,– вспоминает он на Св. Елене. [147] «Колокольный звон производил на Бонапарта необыкновенное действие, которого я никогда не мог себе объяснить,– вспоминает школьный товарищ его, Буррьенн. – Он слушал его с наслаждением. Сколько раз бывало, в Мальмезоне,...
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Часть текста: из лесу. А под Люценом, когда принц Евгений 1 из сорока орудий громил гвардейские полки, Трубецкой пошутил над поручиком фон Боком, известным в полку своей трусостью: подошел сзади, бросил в него ком земли, и тот свалился как сноп. Так сам Трубецкой свалился Четырнадцатого. Только что проснулся утром — вспомнил вчерашние слова Пущина: «А все-таки будете на площади?» — и опять, как вчера, ослабел, изнемог, как будто весь вдруг сделался мягким, жидким. Боялся, что за ним придут; вышел из дому, взял извозчика и поехал в канцелярию Главного Штаба, чтобы там спросить, когда и где будут присягать: хотел присягнуть новому императору тотчас, надеясь, что, если что будет, поспешность присяги ему во что-нибудь вменится. Узнал, что присяга — завтра утром, в одиннадцать. Из Штаба пошел пешком к сестре, на Большую Миллионную. Оттуда — к приятелю, флигель-адъютанту полковнику Бибикову, на угол Фонтанки и Невского; не застал его дома, посидел с его женою и братом, позавтракал и, увидев, что уже первый час, ободрился, подумал, что полки присягнули и все прошло тихо. Отправился домой переодеться, чтобы ехать во дворец на молебен. Выезжая с Невского на Адмиралтейскую площадь, увидел толпу, услышал крики: «Ура, Константин!» — остановился, спросил, что такое, узнал, что бунт, и едва не лишился чувств тут же, на улице. Что было потом, едва помнил. Для чего-то опять зашел во двор Штаба. Стоял в раздумье, не зная, куда идти; наконец, поднялся по лестнице в канцелярию. Здесь бегали какие-то люди с испуганными лицами. Кто-то сказал: — Господа, вы в мундирах;...