Поиск по творчеству и критике
Cлово "ALEXANDRINE"
Входимость: 2. Размер: 8кб.
Входимость: 2. Размер: 47кб.
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 8кб.
Часть текста: Ну, да. Ступай, — ответил государь все так же трудно-медленно. — Стой, погоди, — вдруг остановил его. — Первый выстрел вверх. — Слушаю-с, ваше величество. Сухозанет отъехал к орудиям, и государь увидел, что их заряжают картечами. Прежний страх исчез, и был новый, неведомый. Он уже за себя не боялся — понял, что ничего ему не сделают, пощадят до конца, — но боялся того, что сделает сам. Увидел Бенкендорфа, подъехал к нему. — Что же делать, что же делать, Бенкендорф? — зашептал ему на ухо. — Как что? Стрелять немедленно, ваше величество! Сейчас в атаку пойдут, пушки отнимут… — Не могу! Не могу! Как же ты не понимаешь, что не могу! — Чувствительность сердца делает честь вашему величеству, но теперь не до того! Надо решиться на что-нибудь: или пролить кровь некоторых, чтобы спасти все; или государством пожертвовать… Государь слушал, не понимая. — Не могу! Не могу! Не могу! — продолжал шептать, как в беспамятстве. И что-то было в этом шепоте такое новое, странное, что Бенкендорф испугался. — Успокойтесь, ради Бога, успокойтесь, ваше величество! Извольте только скомандовать — я все беру на себя. — Ну, ладно,...
Входимость: 2. Размер: 47кб.
Часть текста: Царское, а оттуда -- в Таганрог, тяжело больная и, как ей казалось, умирающая, она приводила в порядок свои бумаги: "Чтобы ко всему быть готовой, даже к смерти",-- писала в тот же день матери. Поздно ночью, оставшись одна в спальне, отперла шкатулку, вынула дневник и стала читать. Он был на французском языке, с отдельными русскими и немецкими фразами. Читала не сплошь, а лишь те страницы, которые были ей особенно памятны. В прошлые годы почти не заглядывала, а только в два последние, 1824--5. Читала: "От цветка -- запах, от жизни -- грусть; к вечеру запах цветов сильнее, и к старости жизнь грустнее. Карамзин, узнав, что я родилась почти мертвая, сказал: -- Вы сомневались, принять ли жизнь. Кажется, я до сих пор сомневаюсь; никогда не умела принять жизнь, войти в нее, как следует. Страдания человеческие -- темные, но точные зеркала; надо в них смотреться, чтобы увидеть себя и узнать. Я вижу себя в своем темном зеркале не ее величеством, императрицей всероссийской, а маленькой девочкой, которая не хотела рождаться, или старой старушкой, которая не может умереть. 11 марта. Каждый год в этот день мы ездим с государем в Петропавловский собор, на панихиду по императоре Павле. Государь вспоминает прошлые годы и вот уже много лет говорит мне все с большею грустью: -- Где-то мы будем через год и будем ли вместе? Годы проходят. Двадцать три года -- двадцать три мига. Чем дальше, тем ближе. Все, как вчера. Мы не говорим, но об одном и том же думаем; вспоминаем тот разговор накануне страшной ночи 11-го марта: -- А если кровь? -- спросил он. -- Что же ты молчишь? Или думаешь, что мы должны -- через кровь? -- Не знаю,-- начала я, но он остановил меня. -- Нет, нет, молчи, не смей! Если скажешь, Бог не простит... Но я все-таки кончила: -- Не знаю, простит ли Бог, но мы должны. Тогда я знала, что должны; теперь не знаю; или, как он тогда говорил: "Должны и не должны, надо и нельзя, нельзя ...
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: у камина, в уютном уголке из мягкой мебели, столиков и ширмочек, приготовлен был чайный прибор: ждала государя к вечернему чаю. Осмотрела, все ли в порядке: заварен ли чай, как следует; есть ли крендельки с анисом, варенье,-- все, что он любит; а на другом столике -- шашки, бирюльки, карты: иногда в экарте или в мушку игрывал. Переменила на лампе розовый щиток на зеленый --- е^го любимый цвет. Присела к камину, задумалась. Теперь, когда не смотрелась в зеркало, лицо ее было прекрасно. Психеей называли ее в юности. Тогда у нее были детски удивленные глаза, детски падающие плечи и, под слишком тяжелым золотом волос, шея детски-тонкая, как стебель, гнущийся под бременем цветка. Та юная прелесть увяла. Но теперь -- иная, неувядаемая: если тогда была музыка, то теперь тишина после музыки. Думала, зачем в последнее время государь так часто с нею видится. Знала по опыту, что, когда ему хорошо, она не нужна, и привыкла к этому так, что каждый раз, как он приближался к ней, спрашивала себя: "Зачем? Что с ним?" -- и всегда угадывала. Но теперь не могла угадать, только чувствовала, что есть что-то страшное для них обоих. Вспомнилась кроткая, как будто стыдливая, улыбка его во время последней болезни, когда он говорил: -- Не знаю, оттого ли, что я очень болен, или уже годы не те, но я не имею силы бороться с болезнью. Вспомнилось и то, что сказал он князю Васильчикову, когда выздоравливал: -- Я дешево отделался, но в сущности был бы не прочь...
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Часть текста: стеклянная открытая дверь на балкон. Виден сад с едва распустившейся зеленью. Ранняя весна. Утро. I Михаил, Дьяков и Митенька. Михаил и Дьяков играют в шахматы. Митенька бренчит на гитаре и поет. Митенька. Не расцвел и отцвел В утре пасмурных дней; Что любил, в том нашел. Михаил. Шах королеве! Митенька. Семка, водки! Эх-ма! Играли бы лучше в клюкву! Михаил. Как это в клюкву? Митенька. А так: один держит в горсти клюкву, а другой угадывает, цела или раздавлена. Семка приносит рюмку. Митенька пьет. Митенька . А ну-ка, малец, нечего тебе бегать с рюмками, графинчик давай. Семка. Не велели барыня. Митенька. Ничего, небось, спрячу под стол. А нет ли перцовочки? Семка. Нетути. Митенька. Ну, так перцу. Семка уходит. Митенька. Это меня один ямщик выучил пить водку с перцем. Михаил. Будет вам, Покатилов. Опять с утра напьетесь . (Дьякову) . Куда же вы турой? Разве не видите, конем возьму? Дьяков. Все равно, проиграл. Михаил. Ничего не проиграли. Думать надо, а вам думать лень. Семка с графином водки и перечницей, ставит их на стол и уходит. Митенька наливает рюмку и, насыпав перцу, пьет. Митенька. Эх-ма! Славно огорчило! Дьяков. Я больше играть не буду. Михаил. Нет, будете! Начали, так извольте кончить. Дьяков. Не буду. Михаил. Будете! Дьяков мешает...