Поиск по творчеству и критике
Cлово "CREDO"
Входимость: 5. Размер: 34кб.
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 73кб.
Входимость: 1. Размер: 35кб.
Входимость: 1. Размер: 117кб.
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Входимость: 1. Размер: 66кб.
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Входимость: 1. Размер: 26кб.
Входимость: 1. Размер: 66кб.
Входимость: 1. Размер: 25кб.
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Входимость: 1. Размер: 123кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 5. Размер: 34кб.
Часть текста: Баратынским и Пушкиным, а вовсе не с Мережковским; Мережковский -- с Достоевским и Ницше, а не с Блоком; Блок -- с ранними романтиками, а вовсе не с Г. Чулковым. Но говорят: "Мережковский, Брюсов, Блок -- это модернисты" и противопоставляют их кому-то, чему-то. Следовательно: определяя модернизм, мы определяем не школу. Что же мы определяем? Исповедуемое литературой credo? Или, быть может, русский модернизм есть школа, в русле которой уживаются вчера -- непримиримые, сегодня -- примиренные литературные течения? В таком случае единообразие модернизма вовсе не во внешних чертах литературных произведений, а в способе их оценки. Но тогда Брюсов для модернизма одинаково нов, как и Пушкин, Державин, т. е. как вся русская литература. Тогда почему модернизм -- модернизм? Начиная с "Мира искусства" и кончая "Весами" 4 , органы русского модернизма ведут борьбу на два фронта; с одной стороны, поддерживают они молодые дарования, с другой стороны -- воскрешают забытое прошлое: возбуждают интерес к памятникам русской живописи XVIII столетия, возобновляют культ немецких романтиков, Гете, Данте, латинских поэтов, приближают по-новому к нам Пушкина, Баратынского, пишут замечательные исследования о Гоголе, Толстом, Достоевском; возбуждают интерес к Софоклу, занимаются постановкой на сцене Еврипида, возобновляют старинный театр. Итак: модернизм не школа. Может быть, здесь Имеем мы внешнее совмещение разнообразных литературных приемов? Но именно смешение литературных школ порождает множество модернистических бесцветностей: импрессионизм грубеет в рассказах Муйжеля, народничество грубеет тоже: ни то -- ни се; и всего понемногу....
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Часть текста: однако, не одни названные ценности. Жрец музы, украшенной "терновым венком", "могильщик цветов" и всего, что сколько-нибудь напоминает об "успокоении", одновременно с тем чтит также музу отвергаемой им красоты и гармонии, насаждает им же самим срываемые цветы, выступает в качестве решительного проповедника "покоя", - одним словом, оказывается в непримиримом противоречии с самим собою, оказывается двуликим Янусом. Сопоставьте с охарактеризованным выше поэтическим credo такого рода недвусмысленное заявление: "не упрекай себя за то, что ты порою даешь покой душе от дум и от тревог... что песню любишь ты и, молча ей внимая... позабываешь ты, отрадно отдыхая, призыв рабочего, немедлящего дня... что властно над тобой мирящее искусство, и красота тебе внятна и не чужда"... Или, вслед за стихотворениями, содержащими осуждение "мелодии стройных речей", прочтите фантазию "Мелодия". "Я б умереть желал на крыльях наслажденья": там поэт мечтает о "ленивом полусне", тишине дремлящего запущенного сада, таинственном журчанья ручья, торжественном молчаньи небосклона, сладкой истоме прощанья с землей, то есть о такой идиллии покоя, которую "боец" считает для себя абсолютно недопустимой. Примеры...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: они стояли, или другие жертвы миссионерского усердия? Нет, это говорит архиепископ Антоний Волынский о себе и о прочих участниках киевского съезда. Какое же орудие пытки терзает их члены, на каком огне они горят? Этот огонь, это орудие пытки — закон о веротерпимости. Мы думали, что они живут припеваючи. А они вон как страдают: их гонят за Христа Распятого, защитите, помогите! Но кто же гонит? Или не гнать других — значит самому быть гонимым, не насиловать — значит терпеть насилие, не мучить — значит быть мучеником? Представьте себе В. Скворцова [29] «с красным галстухом» и с терновым венком. Удивительное зрелище! Но еще удивительнее то, что ведь это, пожалуй, и вправду так: В. М. Скворцов чувствует себя «мучеником», хотя бы, например, в деле со Л. Толстым: помилуйте, сам человек в петлю просится. А тут закон о веротерпимости. И Скворцову остается только «просвещаться светом Божественной истины». Глаз видит, а зуб неймет. Это ли не венец мученический? Но, должно быть, по нашей жестоковыйности нам все это кажется каким-то неистовым баловством; мало с них, видите ли, содействия полицейских участков — захотелось еще венцов мученических. Мысли эти пришли мне в голову по поводу толстовского «антиюбилея», о котором зашла речь на миссионерском съезде. Съезд постановил: «Ходатайствовать пред св. синодом об обращении к чадам православной церкви с увещательным посланием, дабы православные люди не принимали никакого участия в чествовании еретика и хулителя догматов веры. Просить св. синод сделать распоряжение о том, чтобы в городах, где предполагается особо торжественное чествование Толстого, в воскресный день, предшествующий 28 августа, после литургии, был отслужен молебен, по чину о вразумлении заблудших, перед которым прочесть увещательное послание св. синода». Кто-то из «литературных мерзавцев», как выражается архиепископ Антоний, усомнился, впущено ли это...
Входимость: 1. Размер: 73кб.
Часть текста: природы великий дух и искажает его до неузнаваемости. Под имя, которое носил замечательный человек, подставляется чуждая ему фигура и ей воздаются поклонения, в сущности оскорбительные для души покойного. Если бы великий, кроткий Будда вновь пришел на землю, и по медным идолам его, легендам и суевериям узнал бы, каким его представляют себе буддисты, он был бы огорчен глубоко. «Я совсем не такой! — воскликнул бы он. — Меня подменили!..» Он мог бы негодовать сколько угодно: на его глазах поклонялись бы уродливой карикатуре его, а его сочли бы за дерзкого самозванца. Ничто так не искажает образа великого человека, как слишком пылкий культ его, ведущий к преувеличениям. Истинное представление о человеке постепенно вытесняется ложным, которое идет вглубь истории, как нарастающая, никем не подозреваемая клевета на него. И это неполное забвение, согласитесь, несравненно больнее полного. Лучше великой душе совсем погибнуть, чем быть пересозданной в памяти потомства по его плохому образу и подобию… Эта жестокая сторона культа великих людей особенно заметна в юбилейные годы, подобные нынешнему. [2] Наблюдая со стороны шумные юбилейные торжества, въявь видишь, как чистое божество постепенно грубеет и превращается в идола, может быть в блестящего, пестро украшенного, но мертвого. В обыкновенные годы, какого-нибудь покойного писателя только читают и редко пишут о нем, если же пишут, то спокойно. В такие годы память о нем состоит не столько в суждении о нем, сколько в созерцании его, и потому она близка к правде. В годы же юбилейные созерцание уступает место суждению, и тут начинается быстрый рост лжи. Под влиянием праздничного восторга, желания порисоваться в роли чествователя, желания почтить гения (единственным знакомым способом — лестью) — в юбилейные годы говорится и пишется невероятное количество слов, — все «слова, слова», туча которых на некоторое время совсем закутывает,...
Входимость: 1. Размер: 35кб.
Часть текста: памятник. Редкие седые волосы над оголенным черепом; смуглое, свежее лицо все в глубоких складках-морщинах, и каждая складка полна мысли и мужества. Углы старчески-тонкого, сжатого и слегка ввалившегося рта опущены не то с олимпийскою усмешкою, не то с брезгливою горечью. Стар? Да, очень стар. Но вот эти глаза, черные, ясные, зоркие, — глаза человека, который видит «на аршин под землею». «Орлиные очи». Невероятно, до странности, до жуткости молодые, — в старом-старом, древнем лице, — глаза 18-летнего юноши. «Я ощущал перед ними страх», — признается Тэккерей, посетивший его в Веймаре в 1831 г. Они напомнили ему глаза Мельмота-Путешественника,[76] которым когда-то пугали детей; Мельмот, подобно Фаусту, заключил договор с «некоторым лицом», и до глубокой старости глаза его сохраняли властительный блеск. В самом деле, в этих нестареющих глазах что-то «демоническое», как любил выражаться их обладатель: демоническое — для язычников значит божеское (от древнегреческого слова daimon — бог), а для христиан — бесовское, но, во всяком случае, сверхчеловеческое. Да, сверхчеловеческое — в этой вечной юности. «Ему скоро будет восемьдесят, — записывает Эккерман в 1825 г., — но ни в чем он не чувствует себя готовым и законченным; он стремится все вперед и вперед; он кажется человеком вечной, неразрушимой юности». Однажды, весенним утром, в саду забавлялся стрельбой из лука. «Я подал ему лук. Он приладил стрелу, прицелился вверх и спустил тетиву. Он был точно Аполлон, состарившийся телом, но одушевленный бессмертной юностью. Не умею сказать, до чего мне было весело, глядя на...
Входимость: 1. Размер: 117кб.
Часть текста: вопрос в наши дни". Так начинает г-н Мережковский свою книгу: "Не мир, но меч". Пока говоришь о религии, как об идеале, все соглашаются или, по крайней мере, никто не спорит -- кажется, впрочем, потому, что всем наплевать, но только что пытаешься связать религию с реальной действительностью, оказываешься или в дураках или в подлецах. На первый взгляд, именно со стороны Мережковского и именно "в наши дни" такое вступление менее всего уместно. Со времен масонского движения в первой половине царствования Александра I ни разу еще религия не была в такой моде среди русской "прогрессивной" интеллигенции, как в наши дни. "Новое религиозное сознание", "мистический опыт", "касание мирам иным" -- вот термины, мелькающие на столбцах нашей периодической прессы почти так же часто, как "противохолерные прививки", "мероприятия г-на Шварца", "конституционная Турция" и т. п. О бытии Божием трактуется в самых популярных газетах, и притом не только в отделе большого серьезного фельетона, но и в отделе, так называемого "маленького фельетона", -- каких же еще надо доказательств любопытности этого вопроса для современной публики! Говорят даже, что типографии вынуждены были пополнить запасы совсем было пришедшей в забвение "ижицы" по случаю...
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Часть текста: белыми гипсами — снимками с древних мраморов. И от него самого веяло холодом: великий человек и господин тайный советник маленького немецкого дворика, напыщенного и напудренного во вкусе Людовика XV. — Ваше превосходительство высказываете великие мысли, и я счастлив, что слышу их, — говорит ему собеседник, доктор Эккерман, изгибаясь почтительно, не то как лакей своего барина, не то как жрец своего бога. Бог — в длиннополом сером сюртуке и белом галстуке, с красной орденской ленточкой в петлице, в шелковых чулках и башмаках с пряжками, старик лет 80-ти. Высок и строен; так величав, что похож на собственный памятник. Редкие седые волосы над оголенным черепом; смуглое, свежее лицо все в глубоких складках-морщинах, и каждая складка полна мысли и мужества. Углы старчески тонкого, сжатого и слегка ввалившегося рта опущены не то с олимпийской усмешкою, не то с брезгливою горечью. Стар? Да, очень стар. Но вот эти глаза, черные, ясные, зоркие, — глаза человека, который видит «на аршин под землею». «Орлиные очи». Невероятно, до странности, до жуткости молодые — в старом-старом, древнем лице глаза 18-летнего юноши. «Я ощущал перед ними страх», — признается Теккерей, [10] посетивший его в Веймаре в 1831 г. Они напомнили ему глаза Мельмота-Путешественника, которым когда-то пугали детей; Мельмот, подобно Фаусту, [11] заключил договор с «некоторым лицом», и до глубокой старости глаза его сохраняли властительный...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: разложения и тех противоречий, которые вносятся в наш душевный мир капризной пестротой желаний и эфемерным многообразием событий. Жизнь - это непрестанное утверждение своего "я". Жизнь - это стремление сохранить свое "я", или, скорее, стремление развивать свое "я"; раскрывать, свойства и слабости своего "я", подчиненного закону внутреннего единства". Так отвечает один из видных французских философов-моралистов 1 на вопрос: "что значит жить". Его ответ очень характерен, как исповедь представителя определенной группы современной интеллигенции: французский моралист стоит на точке зрения "интеллигентного индивидуализма" - на точке зрения, вошедшей в моду и у нас, на русской территории. Предложенная французским интеллигентом формула для определения "смысла жизни" выдвигает на первый план "интересы личности", отожествляет понятие "борьбы за жизнь" с понятием "борьбы за личность", суживая, таким образом, до бесконечности проблему человеческого существования, и в то же время, вместо требования активной деятельности, активного вмешательства в "самую гущу жизни", проповедует лишь мудрость "пассивного начала", пассивной самообороны. Стремление избавиться от душевной раздвоенности вот а' ummum bonum "высшая цель, какую только могут поставить себе интеллигенты известного типа. "Душевная раздвоенность" объявляется их главным неприятелем. Французский моралист указывает на источники этой раздвоенности. Но его генетическое толкование страдает крайней расплывчатостью и реальной подпочвы того явления, о котором идет речь, отнюдь не вскрывает. Самый факт наличности "капризной пестроты желаний и эфемерного многообразия событий"...
Входимость: 1. Размер: 66кб.
Часть текста: Глава 11. Дионис растерзанный 11. Дионис растерзанный I Найдена в глубине Атлантического океана литая из неизвестного металла, может быть, Платонова «орихалка», покоробленная, как древесный лист на огне, покрытая вулканической лавой и тысячелетней ржавчиной, доска, – так называемая скрижаль атлантов, – с восьмиконечным крестом, неясным обликом какого-то жертвенного животного, тельца или агнца, пронзенного копьем, и надписью, прочитанной, благодаря сходству письмен с додинастическими иероглифами и маянскими знаками: Сын Божий умер за людей. Это сказка; не было такой скрижали и не будет никогда? Нет, была. Если было то, что Шеллинг называет «перворелигией человечества», Ursystem der Menschheit, то уцелевший от нее и занесенный в Грецию обломок – мистерия-миф о боге Загрее-Дионисе Растерзанном – такая скрижаль. II «Бесы, узнав через иудейских пророков о скором пришествии Господа, поспешили изобрести басню о боге Дионисе, чтобы распространить ее среди эллинов и других народов, особенно там, где, как они знали, поверят этим пророчествам», – думал св. Юстин Мученик, живший в половине II века (Justin., Dialog cum Tryph., 69. – Apolog., I, 54. – Boulanger, Orphée, 69–70). Dio значит «бог», nysos, nys, вероятно, фракийский, корень, славянский – syn значит «сын»: Dionysos – «Божий-сын» (Lanzani, 29)....
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Часть текста: Герцена в нелюбви к Европе. Ведь это именно один из тех русских людей, у которых, по выражению Достоевского, "две родины: наша Русь и Европа". Может быть, он сам не знал, кого любит больше - Россию или Европу. Подобно другу своему Бакунину, он был убежден, что последнее освобождение есть дело не какого-либо одного народа, а всех народов вместе, всего человечества, и что народ может освободиться окончательно, только отрекаясь от своей национальной обособленности и входя в круг всечеловеческой жизни. "Всечеловечество", которое у Пушкина было эстетическим созерцанием, у Герцена, первого из русских людей, становится жизненным действием, подвигом. Он пожертвовал не отвлеченно, а реально своей любви к Европе своей любовью к России. Для Европы сделался вечным изгнанником, жил для нее и готов был умереть за нее. В минуты уныния и разочарования жалел, что не взял ружья, которое предлагал ему один работник во время революции 1848 года в Париже, и не умер на баррикадах. Ежели такой человек усомнился в Европе, то не потому, что мало, а потому, что слишком верил в нее. И когда он произносит свой приговор "Я вижу неминуемую гибель старой Европы и не жалею ничего из существующего", когда утверждает, что в дверях старого мира - "не Катилина, а смерть", и на лбу его цицероновское: "vixerunt", - то можно не принимать этого приговора, - я лично его не принимаю, - но нельзя не признать, что в устах Герцена он имеет страшный вес. В подтверждение своих мыслей о неминуемой победе мещанства в Европе Герцен ссылается на одного из благороднейших представителей европейской культуры, на одного из ее "рыцарей без страха и упрека", на Дж. Ст. Милля. "Мещанство, - говорит Герцен, - это та самодержавная толпа сплоченной посредственности...