Поиск по творчеству и критике
Cлово "MAMAN"
Входимость: 3. Размер: 15кб.
Входимость: 2. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 15кб.
Часть текста: пятый этаж (они жили на Знаменской, 35, отец почему-то всегда предпочитал пятые этажи),-- он уже на лестнице рассказал ей все. И она, конечно, уж знала, какое тяжкое дело ей предстоит с отцом. Нужно было уговорить его дать несколько тысяч на обзаведение, и потом назначить ежемесячно минимальную сумму на прожиток. Не знаю, сколько времени длились переговоры, представляю себе, как они были тяжелы ей, совершенно в Vichy не поправившейся, но своего любимца Митю она все время утешала, что дело выйдет. Утром, как всегда, приходя к нему поздороваться, когда он лежал еще в постели, шутила с ним, как с ребенком (не был ли он для нее ребенком). "Будет тебе, будет твоя цаца!" В письмах ко мне он не сомневался, что мать все устроит. И был прав. У нас, кроме самых близких, никто и не знал о моей предстоящей свадьбе. Моя мать старалась приготовить мне что-то вроде приданого, но при нашем положении какое уже приданое! Настроение мое было не очень веселое, мне почему-то было страшно, хотя и переписка уже очень сблизила нас с Д. С. Первая разлука с матерью уже пугала меня, хотя и...
Входимость: 2. Размер: 39кб.
Часть текста: почему -- скажу потом. Трудно мне и писать воспоминания, делаю это из чувства долга. Трудно по двум причинам: во-первых -- со дня смерти Дмитрия С. Мережковского прошло лишь около двух лет, а это для меня срок слишком короткий, тем более, что мне кажется, что это произошло вчера, или даже сегодня утром. Вторая причина: мы прожили с Д. С. Мережковским 52 года, не разлучаясь, со дня нашей свадьбы в Тифлисе, ни разу, ни на один день. Поэтому, говоря о нем, мне нужно будет говорить и о себе,-- о нас. Говорить же о себе мне в высшей степени неприятно -- было и есть. Те, кто читал мою книгу воспоминаний о некоторых моих (и общих) друзьях ("Живые лица" -- Блок, Брюсов, Розанов и др.), могут заметить, что там я особенно избегаю говорить о себе -- да и не там только. Связанность наших жизней (и не одна внешняя) и останавливала меня. Но потом я поняла, что, отказавшись от задачи написать то, чего от меня ждут, я поступлю эгоистично. И, наконец, если я буду Писать свободно, не думая о препятствиях,-- кто и что мне может помешать выкинуть ив рукописи все, что будет для меня звучать неприятно....
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Часть текста: я не помнила Петербурга. В первый раз мы жили там, когда мне было всего 4 года, мне помнятся только кареты, в которых мы ездили, да памятник Крылову в Летнем саду, куда меня водила няня Даша и где играло много детей. Впрочем, еще Сестрорецк, лес, море и белые снежинки, падавшие на мое белое пальто (в мае). Второй раз -- мне было уже 8 лет, или около, это помнится лучше, но как-то скучно: и гувернантка, которой я помыкала, и мокрая Гатчина, и малярия, которая тогда на меня напала. И болезнь отца (он тогда-то и должен был перемениться местами с председателем в Нежине. В СПБ он был тогда товарищем обер-прокурора Сената). Теперь, после долгого юга, петербургский зимний день мне казался сумерками. Но не скучными,-- новый город интересовал меня. Я надела свою серую шубу на белом меху и отправилась искать Вольфа, которого благополучно и нашла. Невский мало поразил меня,-- ведь Головинский проспект в Тифлисе еще шире. Уже смеркалось совсем, когда я вернулась в гостиницу. Д. С. был уже там. Мы пообедали, и тогда, наконец, поехали "домой". Единственно, чем Д. С. был не совсем доволен в нашей первой...
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Часть текста: слышались шаги и голоса. Другая дверь, та, в которую вышел государь, отворилась, кто-то из нее выбежал; и голос Левашева закричал: — Да позовите фельдшера, кровь пустить! «В России есть пытка», — вспомнилось Голицыну, и он прислушался к тому, что происходило за дверью. Звуки заглушала тяжелая занавесь. Он высунул голову из-за ширм. В зале никого не было, кроме двух часовых, стоявших у двери, на другом конце залы, как два истукана. Раздвинув занавесь. Голицын увидел, что дверь за нею чуть-чуть приотворена. Заглянул в щель, — темно: дверь двойная. Открыл ее и вошел в темное пространство между дверями. Наткнулся на стул: должно быть, во время допросов тут кто-нибудь сидел и подслушивал; вторая дверь тоже чуть-чуть приотворена и с той стороны занавешена. Приотворил побольше, тихонько раздвинул вторую занавесь и выглянул. Маленькая зала, увешанная картинами, большей частью копиями старинной итальянской живописи, школы Перуджино и Рафаэля, освещалась таким же множеством свечей, как большая. Прямо против него кто-то лежал на диване. В креслах, спиною к Голицыну, сидел Бенкендорф, заслоняя лежавшего; видны были только ноги, покрытые шалью, да угол белой подушки. Тут же сидело и стояло еще несколько человек: Левашев, дворцовый комендант Башуцкий, обер-полицеймейстер Шульгин и какой-то штатский в черном фраке, в парике и в ...
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Часть текста: было первой мыслью Голицына, когда он очнулся на свежем воздухе: обер-полицеймейстер Шульгин, чтобы привести его в чувство, поднял окно кареты во время переезда из дворца в крепость. «Какие пытки выносили христианские мученики… Да ведь то мученики, а я… Ну, ничего, может, и я…» — ободрял себя Голицын, но бодрости не было, а был животный ужас. Карета остановилась у комендантского дома в Петропавловской крепости. Шульгин высадил арестанта и сдал фельдъегерю. Вошли в небольшую комнату с голыми стенами, почти без мебели, только с двумя стульями и столиком, на котором горела сальная свечка. Фельдъегерь усадил Голицына на один из стульев и сам сел на другой. Так безмятежно зевнул, крестясь и закрывая рот ладонью, что Голицын вдруг начал надеяться, что пытки не будет. «Нет, будет. Вот они! Идут! Помоги, Господи!» — подумал, прислушиваясь с тем отвратительным сосаньем под ложечкой, от которого переворачиваются внутренности, к зловещему лязгу железа и многоногому топоту в соседней комнате. Вошел седой, подстриженный по-солдатски в скобу, старик на деревянной ноге, генерал Сукин, комендант Петропавловской крепости; за ним — человек низенький, толстенький, с провалившимся носом, плац-майор Подушкин; и еще несколько плац-адъютантов, ефрейторов и нижних чинов. Сукин держал в руке железные прутья с кольцами. «Орудия пытки», — подумал Голицын и зажмурил глаза, чтобы не видеть. «Помоги, Господи!» — твердил почти в беспамятстве. Проворно постукивая деревяшкой по полу, старик подошел к столу, поднес к свече ...
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Часть текста: делает. Болен, а чем -- не знаю. Полковой штаб-лекарь Коссович, старичок добренький, сущая божья коровка, который пользует меня, говорит надвое: то ли меланхолия от расстройства печени, то ли скрытая горячка нервическая. -- Вам,-- говорит,-- надобно пьявки поставить. -- Ну что ж,-- говорю,-- ставьте, будут пьявки на пьявку... Испугался он, думает, брежу. -- Как это,-- говорит,-- пьявки на пьявку? -- Да вы же, доктор, сами говорили давеча, что люди, одно худое во всем видящие, цирюльничьим пьявкам подобны, сосущим кровь негодную. В этом и болезнь моя. Помогите, если можете. -- Нет,-- говорит,-- лекарства наши от этого не пользуют: тут иное потребно лечение, духовное. -- Философия, что ли? -- Зачем философия? Светильник оной в буре бедствий человеческих озаряет менее, чем одна малая лампада перед образом Девы Святой... -- Благодарю покорно, с меня и дядюшкиных лампадок довольно: нынче постное масло дешево. Лучше уж пьявки! Рассмеялся я; преглупый и прегадкий смех, а не могу удержаться: иной раз плакать хочу, а смеюсь. А старичок мой рассердился и сделался похож на сердитую божью коровку. Тоже ведь мистик, тоже член Тайного Общества (не мы одни на свете). Филадельфийской церкви госпожи статской советницы Татариновой. Июля 3. Третья неделя с кончины Софьи. Если бы я плакать мог,-- и пьявок не надо бы, да вот не могу. Софьина няня, Василиса Прокофьевна, на панихидах все чашку с водою на подоконник ставила: "Чтоб душеньке омыться было в чем",-- говорила с такою уверенностью, как бы живой умыться давала. А для нас, дряхлого дедушки Вольтера дряхлых внучков, "мнения о бессмертии души -- не без некоторого мрака", как родной мой дедушка, вольтерьянин, сказывал. "Увидимся, если не сшалим",-- он же говаривал: сшалить, значит...
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: З. Н.: Дмитрий Мережковский. Часть вторая. Париж 1906-1914. Глава 10 10 Весной 1912 года, когда мы с Д. С. опять были на Ривьере (ему там хорошо работалось) и поселились вдвоем в маленьком отельчике на выезде из Канн, оказалось, совершенно случайно, что так называемая "боевая организация" тут же, совсем недалеко от нас, в неуютной, холодной вилле, в Теуле. Мы это узнали, когда приехал Бунаков с женой. Ее он оставил у нас, сказав, что заедет за ней после, и уехал в Париж. Жену его, Амалию, все любили и баловали. Мы тоже дружили с ней, мы все были, даже Д. С., с ней на "ты". Франтиха, из богатой еврейской семьи в Москве, она была "не партийная", но, конечно, друзей мужа близко знала и в "дела" достаточно была посвящена (никогда о них, впрочем, не говорила). От нас она часто бегала в Теуль просто пешком. По просьбе Савинкова, который скоро к нам явился, были в теульской вилле раза два и мы с Д. С. Он сказал мне после, что ему там не понравилось. Да и мне не понравились люди, окружавшие Савинкова. Все, кроме этой нежной, удивительной Марии Прокофьевой, с ее светлым, каким-то "нездешним" лицом. Уже больная, она куталась в плед. А вокруг, в атмосфере этого "общества", было что-то нелепое и даже... пошлое. Завтра рожденье Бориса (Савинкова),-- сказала мне как-то Амалия. Я пойду туда с утра. -- Рожденье? Поздравь его от меня. А что бы ему подарить? Постой, я напишу ему сонет. Амалия с сонетом отправилась в Теуль, вернулась на другое утро и рассказала: -- Борис, получив твой подарок, бросил всех гостей, карты, заперся у себя, и вот -- посылает тебе тоже сонет. -- Какой? Свой? Да он в жизни стихов не писал! Но Амалия действительно вручила мне...