Поиск по творчеству и критике
Cлово "1831"
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Входимость: 1. Размер: 26кб.
Входимость: 1. Размер: 43кб.
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Входимость: 1. Размер: 35кб.
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Входимость: 1. Размер: 48кб.
Входимость: 1. Размер: 56кб.
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Входимость: 1. Размер: 62кб.
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Часть текста: кровью, если бы солдаты не вынесли его из огня на плечах. Под Бородиным так далеко зашел в ряды неприятелей, что все в полку были уверены, что он погиб, — но уцелел не более как с шестью людьми из всей своей роты. В 1814 году, в триумфальном вшествии русских в Париж шел, весь израненный, с повязками на голове и на правой руке, салютуя государю левой. «Vive le brave!» — кричали французы и кидали ему под ноги цветы. Государь заметил Булатова и пожаловал ему золотую шпагу за храбрость. А наружностью этот храбрый солдат напоминал фарфоровую куколку: такой белый цвет кожи, такой нежный румянец, такие голубые глаза. В лице была неправильность: один глаз выше другого, и от этого все оно чуть-чуть накриво, как в кривом зеркале, или как будто две половины лица неровно склеены; должно быть, от этого же было в нем что-то тяжелое, странное, почти жуткое. Но стоило ему улыбнуться, чтобы кривизна исчезла, — и все лицо сделалось правильным и почти прекрасным. В улыбке видна была душа его, душа солдата, простая и прямая, как шпага. Недаром товарищи любили его, как брата, а нижние чины «жалели» и «почитали», как отца родного. Этот немудреный и неученый армейский полковник был такой же простой, как они. Вся философия его сводилась к немногим правилам: не искать ни в ком, а идти всегда прямою дорогою, служа во фронте верою и правдою своему царю и отечеству; дав слово, держать его, в чем бы оно ни состояло; дружбе не изменять; нижних чинов не обижать, потому что «и под сими толстыми шинелями таятся...
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Часть текста: проснуться». Так описывает Герцен впечатление от «Философического письма» Чаадаева (1836). «Никогда с тех пор, как в России стали писать и читать, никакое литературное или ученое событие не производило такого огромного влияния, не разносилось с такою скоростью и с таким шумом», — замечает другой современник (Жихарев) о том же «Письме». Это — «месть», «выстраданное проклятие» России. «Оставьте все надежды». Россия гибнет. Ее прошедшее пусто, настоящее невыносимо, а будущего вовсе нет. Вся она — «только пробел разумения, грозный урок, „данный народам, — до чего отчуждение и рабство могут довести“». Так понял Герцен Чаадаева; так поняли все — славянофилы и западники, либералы и консерваторы, умные и глупые, честные и подлые. Поднялась «ужасная суматоха», как в разрытом палкой муравейнике. «Все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию». «Письмо Чаадаева не что иное, как отрицание той России, которую с подлинника списал Карамзин» (кн. Вяземский). [31] «Чаадаев излил на свое отечество такую ужасную ненависть, которая могла быть внушена ему только адскими силами» (Татищев). [32] «Обожаемую мать обругали, ударили по щеке» (Вигель). [33] ...
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Часть текста: что и вы имеете, для вашей же собственной пользы и для Его Славы», [1] — говорит Паскаль читателям своим, и, чтобы понять его как следует, это надо помнить: слово его — молитва за тех, кто читает его, кем бы они ни были — умными или безбожниками; [2] за тех, которые не только читают его глазами, но и принимают его сердцем; за тех особенно, которые следуют за его словами: «Посмотрите, как они стонут» [3] Люди наших дней начали понимать, чем для них может сделаться Паскаль, только во время Великой Войны. «Там, в огне и крови окопов, „Мысли“ Паскаля были как бы нашим предсмертным Причастием», — вспоминает один из его читателей, и другой: «Некогда мы видели вблизи жизнь, вдалеке — смерть, и еще дальше — вечность… Мы теперь на той же высоте, на какой был и ты, наш великий друг, Паскаль». «Ты нас опередил и встретил нас именно там, где ты был нам нужнее всего». [4] Кажется, вернее было бы сказать: мы не «на той же высоте», как Паскаль, а над той же бездною. Быть или не быть христианству? — на этот вопрос никто, за триста лет от дней Паскаля до наших, не ответил так, как он отвечает: «Быть». К будущей вселенской Церкви — необходимому условию для того, чтобы христианство было, никто не приблизил нас так, как приближает он. Если люди наших дней, на пороге второй Великой Войны, все еще не могут понять так хорошо сказанных слов Паскаля, то они, может быть, их никогда и не поймут: быть или не быть христианству? — значит быть или не быть человечеству, заслуживающему это имя. Чтобы понять как следует, чем мог бы сделаться Паскаль для нашего времени, надо знать, чем он был для своего. В XVII веке во Франции борются, как два течения в водовороте, две религиозные ...
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Часть текста: Кубанина. Савишна , старая няня. Феня , горничная девка. Лаврентьич , камердинер Дьякова. Семка , казачок. Дворовые Дьякова . Действие в Премухине, усадьбе Кубаниных, в Тверской губернии [1] , и в Луганове, усадьбе Дьякова, в той же губернии. В 1838 г. [2] Действие первое Библиотека в Премухинском доме. Портреты Екатерины II и предков Кубаниных. Одна дверь в столовую, другая – в диванную. Большая стеклянная открытая дверь на балкон. Виден сад с едва распустившейся зеленью. Ранняя весна. Утро. I Михаил, Дьяков и Митенька. Михаил и Дьяков играют в шахматы. Митенька бренчит на гитаре и поет. Митенька. Не расцвел и отцвел В утре пасмурных дней; Что любил, в том нашел. Михаил. Шах королеве! Митенька. Семка, водки! Эх-ма! Играли бы лучше в клюкву! Михаил. Как это в клюкву? Митенька. А так: один держит в горсти клюкву, а другой угадывает, цела или раздавлена. Семка приносит рюмку. Митенька пьет. Митенька . А ну-ка, малец, нечего тебе бегать с рюмками, графинчик давай. Семка. Не велели барыня. Митенька. Ничего, небось, спрячу под стол. А нет ли перцовочки? Семка. Нетути. Митенька. Ну, так перцу. Семка уходит. Митенька. Это меня один ямщик выучил пить водку с перцем. Михаил. Будет вам, Покатилов. Опять с утра напьетесь . (Дьякову) . Куда же вы турой? Разве не видите, конем возьму? Дьяков. Все равно, проиграл. Михаил. Ничего не проиграли. Думать надо, а вам думать лень. Семка с графином водки и перечницей, ставит их на стол и уходит. Митенька наливает рюмку и, насыпав перцу, пьет. Митенька. Эх-ма! Славно огорчило! Дьяков. Я больше играть не буду. Михаил. Нет, будете! Начали, так извольте кончить. Дьяков. Не...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: человеком, о котором так и хочется сказать: вот подлинный Израильтянин, в котором нет лукавства. Нелукавый, немудрый оказался мудрее лукавого, потому что именно здесь, в отношении своем ко Христу, Леонтьев бездонно лукав, «нестерпимо сложен», по своему собственному признанию. Может быть, никогда вообще не было более сложного, мудреного, лукавого христианства, чем это. Непростота — вот, кажется, главное, что помешало ему подойти ко Христу. С Богом лукав, а с людьми правдив. Удивительно соединяется в нем эта неземная, нечеловеческая ложь с человеческою правдою. Нестерпимо сложен внутри, нестерпимо прост извне. Едва ли найдется другой писатель, менее способный лицемерить, казаться не тем, что он есть, скрывать свои самые тайные, страшные мысли и чувства. Что на уме, то и на языке. Человек последних слов, последних правд. О чем люди говорят на ухо, он возвещает с кровель. Кажется, за эту правдивость и полюбил его «подлинный Израильтянин, в котором нет лукавства». И произнося над ним ужасный приговор, предчувствует о. Аггеев, что на суде Божьем искупится личною правдою общественная ложь Леонтьева. Ведь не от себя, повторяю, и не для себя он лгал, а, как это ни страшно сказать, — для Бога. Ответ за него дадут те, кто сделал Духа истины — Духом лжи. II Любил и знал Леонтьева и В. Розанов. [45] Но любил неполною любовью, а потому и знал неполным знанием. Последняя тайна Леонтьева — отпадение от Христа — осталась Розанову непонятною или была им ложно понята. Любил для себя, сперва как учителя, потом как...
Входимость: 1. Размер: 26кб.
Часть текста: историзм исключен Мережковским из сферы действия, как психологизм из сферы характеров <...> В своих “романах” Мережковский все время занят одним: наблюдает, как тень Христа ложится на души христиан <...> тогда как для исторического романиста важно различие эпох и явлений — Мережковскому важна схожесть»1. Статья Ходасевича была написана непосредственно после публикации романа Мережковского «Мессия» (1926–1927), где писатель, обращаясь к дохристианским восточным культурам и религиям, пытался выявить в них протохристианские черты. После выхода в свет книги «Наполеон»2, написанной в жанре беллетризованной биографии3, рецензенты вновь подвергли сомнению право Мережковского писать об истории, его способность объективно освещать исторические факты. Писатель Михаил Цетлин в рецензии, опубликованной в журнале «Современные записки», в частности, отмечал: «Только путь Блуа <имеется в виду Леон Блуа, французский автор книги о Наполеоне. — Л. П. > к душе Наполеона лежит не только через свой, но и через всенародный опыт, через душу свою и своего народа — к душе народа. Для русского, не имеющего связи с душой французского народа, последнее недоступно. Зато у русского писателя есть опыт революции»4. Нам представляется, что именно в «Наполеоне» Мережковский, уже и в дореволюционный период творчества неоднократно обвиненный в историческом схематизме, попытался всесторонне аргументировать свое право на историософскую концепцию. Небезынтересно отметить, что еще Николай Минский, критиковавший Мережковского за искусственное соположение высказываний из самых различных текстов и за отсутствие подлинного постижения творчества...
Входимость: 1. Размер: 43кб.
Часть текста: вдали песня, пропадающий далече колокольный звон... горизонт без конца... Русь, Русь!" (Мертвые души) и тут же, строкой выше -- в "полях неоглядных" "солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью "такой-то артиллерийской батареи" (Мертвые души). Два зрения, две мысли; но и два творческих желания; и вот одно: "Облечь ее в месячную чудную ночь и ее серебряное сияние, и в теплое роскошное дыхание юга. Облить ее сверкающим потоком солнечных ярких лучей, и да исполнится она нестерпимого блеска" (Размышление "pro domo sua" 1 по поводу ненаписанной драмы). А другое желание заключалось в том, чтобы "дернуть" эдак многотомную историю Малороссии без всяких данных на это. "Глаза... с пением вторгавшиеся в душу" (Вий). Всадник, "отдающийся" (вместо отражающийся) в водах (Страшная месть). "Полночное сиянье... дымилось по земле" (Вий). "Рубины уст... прикипали... к сердцу" (Вий). "Блистательная песня соловья" (Майская ночь). "Волосы, будто светло-серый туман"...
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Часть текста: в Боге от границ нашего сознания, к нирване, к исчезновению Сына в лоне Отца. Язычество, как философское начало, которое проявляется в столь же разнообразных исторических формах — в эллинском многобожии, в гимнах «Вед»,[156] в книге «Ману»[157] и в Законодательстве Моисея[158] — можно определить как вечное стремление человеческой личности к беспредельному развитию, совершенствованию, обожествлению своего «я», как постоянное возвращение его от невидимого к видимому, от небесного к земному, как восстание и борьбу трагической воли героев и богов с роком, борьбу Иакова с Иеговой, Прометея с олимпийцами, Аримана с Ормуздом. Эти два непримиримых или непримиренных начала, два мировых потока — один к Богу, другой от Бога, вечно борются и не могут победить друг друга. Только на последних вершинах творчества и мудрости — у Платона и Софокла, у Гёте и Леонардо да Винчи, титаны и олимпийцы заключают перемирие, и тогда предчувствуется их совершенное слияние в, быть может, недостижимой на земле гармонии. Каждый раз достигнутое человеческое примирение оказывается неполным — два потока опять и еще шире разъединяют свои русла, два начала опять распадаются. Одно, временно побеждая, достигает односторонней крайности и тем самым приводит личность к самоотрицанию, к нигилизму и упадку, к безумию аскетов или безумию Нерона, к Толстому или Ницше, — и с новыми порывами и борениями дух устремляется к новой гармонии, к высшему примирению. Поэзия Пушкина представляет собою редкое во всемирной литературе, а в русской единственное, явление гармонического сочетания, равновесия двух начал — сочетания, правда, бессознательного, по сравнению, например, с Гёте. Мы видели одну сферу миросозерцания Пушкина; теперь обратимся к противоположной. Пушкин, как галилеянин, противополагает первобытного человека современной культуре. Той же современной культуре, основанной на власти черни, на демократическом понятии...
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Часть текста: Редкие седые волосы над оголенным черепом; смуглое, свежее лицо все в глубоких складках-морщинах, и каждая складка полна мысли и мужества. Углы старчески тонкого, сжатого и слегка ввалившегося рта опущены не то с олимпийской усмешкою, не то с брезгливою горечью. Стар? Да, очень стар. Но вот эти глаза, черные, ясные, зоркие, — глаза человека, который видит «на аршин под землею». «Орлиные очи». Невероятно, до странности, до жуткости молодые — в старом-старом, древнем лице глаза 18-летнего юноши. «Я ощущал перед ними страх», — признается Теккерей, [10] посетивший его в Веймаре в 1831 г. Они напомнили ему глаза Мельмота-Путешественника, которым когда-то пугали детей; Мельмот, подобно Фаусту, [11] заключил договор с «некоторым лицом», и до глубокой старости глаза его сохраняли властительный блеск. В самом деле, в этих нестареющих глазах — что-то «демоническое», как любил выражаться их обладатель: демоническое для язычников значит «божеское» (от древнегреческого слова daimon — бог), а для христиан — «бесовское», но во всяком случае сверхчеловеческое. Да, сверхчеловеческое — в этой вечной юности. «Ему скоро будет восемьдесят, — записывает Эккерман в 1825 г., — но ни в чем он не чувствует себя готовым и законченным; он стремится все вперед и вперед; он кажется человеком вечной, неразрушимой юности». Однажды весенним утром в саду забавлялся стрельбой из лука. «Я подал ему лук. Он приладил стрелу, прицелился вверх и спустил тетиву. Он был точно Аполлон, состарившийся телом, но одушевленный бессмертной юностью. Не умею сказать, до чего мне было весело, глядя на него. Мне вспомнились стихи: Или старость меня покидает? Или детство вернулось опять?» На...
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Часть текста: еще больше жизнь». Император Николай Павлович, в 1826 году, после первого свидания с Пушкиным, которому было тогда 27 лет, сказал гр. Блудову: «Сегодня утром я беседовал с самым замечательным человеком в России». Впечатление огромной умственной силы Пушкин, по-видимому, производил на всех, кто с ним встречался и способен был его понять. Французский посол Барант, человек умный и образованный, один из постоянных собеседников кружка А. О. Смирновой, говорил о Пушкине не иначе, как с благоговением, утверждая, что он — «великий мыслитель», что «он мыслит, как опытный государственный муж». Так же относились к нему и лучшие русские люди, современники его: Гоголь, кн. Вяземский, Плетнев, Жуковский. Однажды, встретив у Смирновой Гоголя, который с жадностью слушал разговор Пушкина и от времени до времени заносил слышанное в карманную книжку, Жуковский сказал: «Ты записываешь, что говорит Пушкин. И прекрасно делаешь. Попроси Александру Осиповну показать тебе ее заметки, потому что каждое слово Пушкина драгоценно. Когда ему было восемнадцать лет, он думал как тридцатилетний человек: ум его созрел гораздо раньше, чем его характер. Это часто поражало нас с Вяземским, когда он был еще в лицее». Впечатление ума, дивного по ясности и простоте, более того — впечатление истинной мудрости производит и образ Пушкина, нарисованный в «Записках Смирновой». Современное русское общество не оценило книги, которая во всякой другой литературе составила бы эпоху. Это непонимание объясняется и общими причинами: первородным грехом русской критики — ее культурной неотзывчивостью, и частными — тем упадком художественного вкуса, эстетического и философского образования, который, начиная с 60-х годов, продолжается доныне и вызван проповедью утилитарного и тенденциозного искусства, проповедью таких критиков, как Добролюбов, Чернышевский, Писарев. Одичание вкуса и мысли, продолжающееся полвека, не могло пройти ...